Лапочччка, или Занятная история с неожиданным концом - Анна Нихаус

– А зачем резать по живому, когда ты этого не хочешь?

– Ну, думай сама. Я тебе помощь конкретную предлагаю. А так будешь вечно ко мне сюда ходить и в жилетку плакаться.

– Я плачусь? – обиженно спросила Валечка.

– А что же ты делаешь?

– Я думала, ты – подруга.

– Я – самая что ни на есть подруга. Потому и говорю с тобой прямо, а не сюсюкаюсь. Тебе нужно коренным образом менять свою жизнь. И чем раньше ты это сделаешь, тем лучше. Он же ведет себя как сволочь! Ему с детства сахар в задницу заливали, вот он и привык барствовать. Держит тебя на коротком поводке, словно ты собачонка. Шпыняет тебя, рот затыкает – «это не спрашивай, туда не суйся». Разве полноправные партнеры ведут себя так друг с другом? А если ты на меня обижаешься, если советы слушать не хочешь, я не понимаю, зачем ты приходишь сюда?

– За человеческим теплом, – грустно сказала Валечка.

Услышав это, Галька расплакалась и крепко обняла подругу. Гладя ее по голове, она сказала:

– Вальк, ты не сердись на меня. Ты всегда приходи, когда захочешь. Только все равно жизнь твою ТЕБЕ прожить надо. И ответственность за твою судьбу никто кроме тебя не возьмет. Конечно, я и пожалею и передачу в «дурку» принесу, когда рехнешься ты от Кирилла своего, только толку-то тебе лично от этого мало будет. Мягкотелая ты какая-то, Валька. Уж и не знаю, как тебя перевоспитать?

*****

Аллочка, с присущей ей щедростью, привезла опять кучу всяких экзотических подарков: сувенирную футболку, Валечкиных любимых жидких пудингов, шоколадную стружку в похожих на спичечные коробки пакетиках, пару бутылок пива из диких вишен и вина из крупноплодной клюквы. Доставая последнее, Аллочка весело заметила:

– С виноградниками в Голландии напряженка – климат не тот, да и рельеф незатейливый-с… Вот и гонят, бедолаги, из чего попало, зато вкус – зашибись! – Аллочка расхохоталась, показывая отбеленные зубы.

Аллочка всегда излучала умиротворяющее спокойствие и отличалась от других каким-то неописуемым европейским лоском… Этот лоск невозможно приобрести в местных салонах красоты. Чтобы выглядеть так, надо жить иначе – не так как живут посетительницы этих салонов. Аллочка, не будучи красавицей, просто светилась особенной нездешней ухоженностью: неброский, но совершенный макияж, легкий ненавязчивый загар, одежда, источающая очень приятный цветочный аромат, и эта обалденная улыбка…. Смотря на улыбку, Валечка подумала, что давно уже не была у стоматолога. Ее зубной врач из ГИДУВа смотал в Израиль, а нового найти ей так и не удалось – много пооткрывалось хозрасчетных шарашек, а делают везде, как попало, не знаешь, кому и доверять… Пока Валечка думала на эту тему, Аллочка опять сверкнула улыбкой:

– Валь, можно я позвоню от тебя?

– Конечно.

– Я быстренько. Надо только прояснить кое-что.

Аллочка набрала номер и взволнованным голосом произнесла:

– Пап, это я. Ну что, успокоилась тетушка? – Аллочка долго слушала отца. Облегченно вздохнув, она прошептала в трубку: – Ну тогда накапай ей успокоительного какого-нибудь и скажи, что я ее люблю. Пока, пап.

Валечка, невольно услышав обрывки разговора, спросила:

– Проблемы?

– Да уж. С тетей повздорила.

– Из-за чего?

– Да фактически ни из-за чего. «Сложные родственники» – это нормально. Как нормален конфликт поколений вообще. К тому же предки наши выросли в трудное время и растили нас трудом. А посему требуют к себе иногда почти средневекового уважения. И постановка вопросов по нашему советско-российскому этикету функционирует зачастую непросто. Если в Европе один человек может сказать другому: «дай больше денег» или «пришли такие-то лекарства», у нас такая конкретика считается фактически невозможной. Нужно долго загадочно вздыхать, грустить, вставать в «третью позицию», рассказывать о чьих-то «удачных детях», делать какие-то намеки, авось реципиент догадается, о чем идет речь. А если не догадается, то будут обиды, всхлипы, заламывание рук и тому подобное…

– А к тете было проявлено недостаточное уважение?

– Да в том-то и вопрос, что конкретики нет. Вроде сигналит что-то человек, а что – непонятно. Не на тех частотах сигналит. А я не воспринимаю марсианские волны. Я не виновата, что она – дочь репрессированного. Я бьюсь как рыба об лед, стараюсь… Для нее, для папы, для сестры двоюродной, для кузена моего. Кузину вот замуж выдала. В глазной клинике ее в Бельгии прооперировали… А тетушка думает, что ей все обязаны… И недодали ей… Но чем обязаны и как именно, продефинировать не может… Может быть, она не может никому простить, что ее отец не приходится мне дедом…

– Как это?

– А я разве не рассказывала тебе эту историю?

– Нет…

– Ну да… Когда же… Мы видимся-то раз в полвека… Ну… в общем, все очень похоже на мексиканский сериал. Бабуля моя по папиной линии перед смертью папе созналась, что отец его, то есть дед мой, которого папа считал своим отцом, вовсе не его отец. Согрешила она. Влюблена была в одного… О беременности он ничего не знал. Назвала фамилию, имя… Мы гражданина этого нашли… Тот оказался очень фактурным человеком – искусствоведом. Бездетным. Когда узнал, что у него есть наследник, был вне себя от счастья. А теперь угадай, чем он занимался? Золотым веком голландской живописи! У него и библиотека целая по этой тематике собрана. И не только по ней… Он ее шестьдесят лет собирал… И предки его – голландцы. Корабелы. Еще в петровское время в Россию приехавшие. Кто знает, может, они и Петра Великого лично знали… Представляешь? А я все думала, отчего меня на северо-запад тянет? В Нидерланды или еще куда… Вот так и начинаешь верить в судьбу…

Аллочке на самом деле все время хотелось уехать. Это желание начало терзать ее еще маленькой девочкой, когда ей было лет десять. То ли сложившиеся обстоятельства так окрасили ее взгляд на вещи, то ли это были действительно гены. Тетины рассказы об ужасах репрессий, высылке из Москвы и лесоповале, внезапная смерть матери из-за врачебной ошибки, арест тетиного мужа в андроповское время – все это пробудило в маленькой девочке какой-то панический страх перед страной, в которой она жила. Вроде бы ты и любишь родину, а она тебя вроде как и нет. У других детей все было иначе, а в ее семье одна драма догоняла другую. Аллочка ничего не обобщала и не политизировала, ей было просто плохо. Плохо там, где она родилась. И она не понимала почему. Она часто искала сил в книжках и собственных фантазиях. Ее любимой книгой были истории о Пэппи Длинныйчулок. Алла обожала эту героиню. Может быть, потому, что у Пэппи тоже не было мамы. Или потому, что Пэппи была такой же рыжей и веснушчатой как она. Аллочка очень хотела походить на Пэппи. Быть такой же сильной и свободной от авторитетов и стереотипов, которым подчиняются дети и взрослые. Быть непосредственной и незамороченной. И обладать полным чемоданом золотых монет, чтобы иметь возможность быть щедрой и помогать другим. Чтобы покупать маленьким беззащитным детям сладости и игрушки. Игрушки. Аллочкиной второй любимой «книгой» был некерманновский каталог. Она увидела его впервые в начале восьмидесятых, когда была в гостях у папиного сослуживца. И не спала после этого целую ночь. Она не могла прийти в себя от увиденных ею изображений одежды, детского постельного белья, домиков для кукол, пластмассовых лошадок, посуды, яркости качественных типографских красок и ослепительных улыбок холеных теть, дядь и детишек. Неужели где-то бывает ТАКОЕ? Здесь такого нет. У нее обязательно должно быть все это. Что нужно для этого сделать? Стать партийным функционером? Уехать? Стать Пэппи? Появилась новая тема для мечтаний. Каталог она выпросила через папу. В качестве подарка на день рождения. И рассматривала его перед сном. И каждый день фантазировала на темы «Некерманна». Когда маленькая Аллочка смотрела на свои рваные ботинки, она представляла себе красивые кожаные сапожки на меховой подкладке с аппликацией на внешней стороне, изображающей бежевого пони. Такие она видела на триста пятьдесят шестой странице. Аллочка мысленно примеряла куртки и шапочки, «играла» в пестрый конструктор и «ложилась спать» в пышную красивую кровать, под одеяло, облаченное в фиолетовый пододеяльник, усеянный желтыми звездочками. Она обязательно станет Пэппи, и у нее будет чемодан с золотом. На золотые монеты она купит себе все, что захочет, и будет угощать детей конфетами. И в ее жизни обязательно когда-нибудь объявится кто-нибудь, подобающий Эфроиму – отцу Пэппилотты. Сильный и особенный.

Аллочкин папа как-то потерялся после смерти жены. Он не умел добывать деньги, не умел варить еду и наводить порядок в доме. Он очень любил Аллочку, но после понесенной им утраты не смог организовать себя. Бросил докторскую диссертацию, перестал бриться и ходить в парикмахерскую. Аллочка тоже любила папу и, видя его потерянность, безгранично жалела его. Она даже не знала, кого же ей жальче – себя, сироту, или его. Иногда он пил и тихо плакал, сидя на темной кухне. Он думал, что дочь не видит его слабости, но она видела все. Фактически, Аллочка считала папу своим ребенком. Или младшим братом. Но никак не отцом. Так в ее жизни появилась цель – стать Пэппи. Самостоятельной, сильной и независимой. Как жаль, что в книжке не говорится, какой стала ее любимая героиня, когда выросла. Наверняка, по-настоящему прекрасной. Маленькая Аллочка нашла в каталоге самую красивую рыжую женщину, вырезала картинку с ее изображением и поместила в маленький сундучок, в котором хранила свои «сокровища». Теперь каждый вечер Аллочка смотрела на стройную красавицу с прямыми волосами медного цвета, одетую в черное кожаное пальто. Алый шарф развевался на ветру. Алые губы обрамляли жемчужную улыбку. Руки в алых перчатках небрежно касались ворота. Она обязательно будет такой. Как хорошо к чему-нибудь стремиться!