Лапочччка, или Занятная история с неожиданным концом - Анна Нихаус

Вдруг школьные оценки стали лучше. Незаметно для себя Аллочка научилась готовить по поваренной книге. Школа была окончена с грамотой. Аллочка стала старше и продолжала выстраивать свою автобиографию, как добротный крепкий дом. Она была лучшей студенткой отделения, ходила на курсы иностранных языков, подрабатывала машинисткой. Все шло ровно и по возрастающей. Единственной сферой, в которой Аллочка не имела успеха, была личная жизнь. И причина тому была очень странной. Став старше, Алла столкнулась с новой проблемой: она стала осознавать, что ее совершенно не привлекает славянский тип мужчины. Мужчинам она тоже как-то не нравилась: тонкие ножки, плоская грудь, узкий таз и совершенно чужие, нордические черты лица. И какой-то очень сдержанный характер. Не было в Аллочке этого размаха, когда хочется выйти в поле и крикнуть: «Эх, разгуляй душа!». И за это ее многие не любили. Аллочка стала замыкаться в себе. Ее тянуло к легендам о викингах и скандинавским сагам. Она много читала. Она мечтала о холодных варяжских ландшафтах или об ухоженных зеленых лужайках, на которых пасутся овечки. И не могла себе этого объяснить. Она постоянно чувствовала, что занимает чужое место. И чувствовала, что ее место находится где-то не здесь. Она не понимала, почему так хотелось учить иностранные языки. И почему они ей так легко давались. Почему нравилась фламандская живопись. Эти шарады разрешил ее дед. Он был неизвестным в этом сложном уравнении. Он появился, и все стало ясно. Все разрешилось. Как в музыке, где напряжение неустойчивых звуков разрешается в гармонию. Да. В жизни Аллочки наступила гармония, к которой она стремилась всю жизнь. Стремилась, словно ведомая кем-то.

Взволнованная Аллочка рассказывала, энергично жестикулируя:

– У меня просто руки дрожали, когда он мне старые фотографии показывал. Отец – его копия, а я на прабабушку очень похожа. А сколько у него старинных чертежей, писем, гравюр! Я и Роба с ним познакомила. Как же они натренделись тогда по-голландски! Дед был необыкновенным человеком. Мы все ходили тогда в него по уши влюбленные. Он, к сожалению, умер пять лет назад… Еще до моего замужества. Мне почти казалось, что он от счастья умер… Как будто он ждал этой встречи… Как будто бы его держали на этом свете какие-то силы, чтобы показать ему, что он не одинок. Он болен тогда был очень. И возраст был уже под девяносто. Квартиру в Питере он папе завещал – тот его единственный ребенок. Папа тогда и меня в Ленинграде прописал, и я переводиться сюда хотела, в универ. Но тут мне Роб предложение сделал… А библиотеку свою дедушка завещал мне. Я – внучка его единственная… Там такие альбомы по искусству! Там все есть! Франс Халс, Питер Кваст, Рембрандт, Рубенс, Ван Гог! Я хочу ее сейчас в Голландию переправить. А тетя говорит, надо продать… А у нас за это копейки дадут. Сейчас ведь все в «Старую книгу» семейные реликвии несут. А сколько еще денежных реформ будет – неизвестно. А для меня это – память. Ну, вот и намекает все тонкими намеками на толстые обстоятельства. А то, что я евроремонт в квартире делаю – это уже никого не интересует. Ну, в общем, недовольна она. Тем, что папа теперь в Питере живет, а она в Петрозаводске. Вроде бы, и родной человек, а думает, как-то не по-людски… Так и хочется Булгакова процитировать… Про квартирный вопрос, портящий народ…

– Да… Сложная ситуация, – произнесла Валечка.

Валечка вздохнула. Под раскупоренную бутыль Тершеллингского клюквенного и головку «Олд Амстердама» завязалась очередная бабская беседа об эгоизме и индифферентности Кирилла, о надеждах и чаяниях и о том, что все обязательно будет хорошо…

Аллочка слушала долго с неподдельным интересом и по окончании монолога подружки выдала следующее:

– Валечка, милая, хочешь, я объявление в какую-нибудь европейскую газету дам: «Русская красавица ищет друга с целью создания семьи»? Знаешь, какой ажиотаж поднимется? Во-первых, в Европе мужчин больше, чем женщин. Если, конечно, не считать вдов Второй Мировой. Их почему-то все время считают в одну кучу с молодыми. А если посмотреть демографические статистики и обратить внимание на определенные «годы выпуска», мужчин будет значительно больше. Но это еще не так страшно. Гораздо страшнее не количество гражданок, а их качество. Регулярное питание в Макдональдсе, помноженное на неправильно понятую эмансипацию, нанесло европейскому генофонду больший ущерб, чем охота на ведьм в Средние века… Все это обезобразило многих европейских женщин… Я даже книгу на эту тему написать хотела. Но потом передумала. Зачем собирать негатив? Пиши – не пиши, ничего не изменишь. Но факт налицо: тамошние мужики сохнут с тоски, думая, что их неуспешность в поиске подруги жизни обусловлена отсутствием их собственного шарма, не понимая, что генофонд подпорчен, а редкие красавицы все давно уже замужем за зубными врачами или адвокатами, а остаток … Да что там говорить, приезжай в гости как-нибудь, сама убедишься… Европе нужны такие, как ты… Вон я кузину свою косоглазую замуж выдала, а тебя-то уж с руками оторвут… Понимаешь, Европа – это как у нас, только наоборот – там баб не хватает, а у нас – мужиков. Да-да. И не смотри на меня так. Ты оглянись по сторонам-то. Стоящих парней, которые интересовали бы нас с тобой сегодня, давно поубивало в Афгане или еще где в семидесятые-восьмидесятые, когда они были еще мальчиками… Остаток спился или, выйдя в «бизнесмены», пал жертвой мании величия и воистину морду от них воротит… Мораль сей басни такова: мужиков у нас не хватает… Мужчины у нас в России – суть истинно реликтовый вид… А когда кто-то представляет собой некий реликт и особо востребован, тот и имеет власть… Имея же власть, всегда хочется ею злоупотреблять… Не правда ли? Вот и злоупотребляют они, гады: выбирают нас по цвету волос, тембру голоса, объему груди и возрасту… И кстати о возрасте: барышня, которой за тридцать, шансов на нашем российском рынке невест фактически не имеет… Тебе еще тридцати нет, так что дерзай!

– Ну, я не знаю, как я смогу уехать отсюда теперь. Виктор Евгеньевич так слаб.

Аллочка саркастически расхохоталась:

– Ты святая, вообще! Нимба только что-то не видно. Ничего, скоро отрастет. Слушай, кто он тебе, а? Отец родной или наставник-благодетель? Что ты печешься о нем так?

– Ну как же… Он же папа Кирилла. И такой больной… И все время случается с ним что-нибудь. Как будто нарочно кто-то извести его хочет. Недавно, например, град разбил окно в туалете как раз в тот момент, когда он находился там. Больше часа врачи вынимали из его лица осколки. И к тому же, испугавшись, он упал на пол и сломал себе ключицу и шейку бедра одновременно. А мы с Кириллом хотели поехать в Венецию. Пришлось его оперировать, а к операции его нужно было готовить долго: он ведь принимал специальные препараты, разжижающие кровь, чтобы второго инсульта не случилось. Так что ни в какую Венецию я не поехала, а мне очень хотелось…

Аллочка раскрыла рот от удивления:

– Вот гад, а? И здоровый был все кровь вам портил, и больной жить не дает.

– Аллочка, что ты! – возмущенно воскликнула Валентина. – Разве можно так о людях?

– О людях, может быть, и нельзя, а о злодеях, вроде папаши Кирюшиного, можно и нужно. Он же ненавидел тебя лютой ненавистью. В доме своем видеть не хотел! Кирилла против тебя настраивал. Гадости про тебя говорил. Ты же сама мне рассказывала. Это на него, видимо, сверху кто-то епитимии накладывает, за прошлое его вурдалакское.