Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 1 - Макс Фрай

Но на этот раз Зоран почему-то, наоборот, успокоился – стоило выйти из галереи и пройти буквально квартал. Думал с удивлявшим его самого хладнокровием: «Ну, самое худшее, накроется выставка, ну и что? Некоторые мероприятия иногда срываются по независящим от нас причинам, это довольно обидно, но не смертельно. Заберу рисунки и уеду домой. А сегодня можно бездельничать, точнее, нельзя не бездельничать. Будем считать, это мне от судьбы персональный подарок – неожиданный выходной, чтобы беспечно гулять по незнакомому городу; в юности мне от таких прогулок крышу сносило, вот и сейчас пусть снесет».

Пока он ходил и думал, погода становилась все лучше, даже солнце выглянуло из-за облаков. Выпил кофе на улице, в блаженном оцепенении, как будто лежал на пляже, а не сидел за столом. Ближе к вечеру наскоро пообедал в пиццерии под вывеской «Юргис и Драконас»; сперва не обратил внимания на название, но на последней четверти пиццы до него внезапно дошло, что «Юргис» – местный вариант имени Георгий, а «драконас» – ясное дело, дракон, с таким компаньоном печки не надо, и порадовался за эту парочку, что так хозяйственно разрулили старый, им самим даром не нужный, давным-давно неинтересный конфликт.

В какой-то лавке купил бутылку местной настойки с малиной и имбирем – не столько из желания выпить, сколько из любопытства. Ну и согреться, в перспективе, не помешает; пока вроде не холодно, но солнце скоро зайдет, думал Зоран, пока шел от лавки, снова неизвестно куда, в этом городе, как ни пойди, в любом направлении будет «неизвестно куда». Вот поэтому в юности так любил путешествовать, все равно что за город, лишь бы новое место, вспомнил он. Первые пару дней в незнакомом городе все кажется необычным, как будто спишь и видишь длинный подробный сон. Потом острота ощущений притупилась, до сих пор думал, с возрастом, но если снова вернулась, получается, возраст тут ни при чем.

Неожиданно вышел к неширокой быстрой речке, удивился: вроде бы этот город стоит на большой реке. Из любопытства полез в телефон, но пока карты грузились, сам вспомнил: все правильно, рек тут две. И, между прочим, где-то сразу за этой маленькой речкой должен быть такой специальный район художников, когда-то читал в интернете про тамошнюю конституцию, из которой запомнил только, что кошка имеет право быть кошкой, а человек – жить у реки[8].

Обрадовался: вот хорошо, что вспомнил про это интересное место, прямо сейчас туда и отправлюсь, но вместо этого почему-то просто пошел вдоль берега, постепенно удаляясь от центра; во всяком случае, нарядные здания, смешная, похожая на игрушку крепость и шпили костелов остались у него за спиной.

Краем глаза заметил скамейку внизу, у самой воды. Спустился, сел, огляделся. Здесь было настолько безлюдно, словно забрел на дальнюю городскую окраину, хотя, по идее, не мог успеть. Вспомнил про малиновую настойку, достал бутылку из рюкзака, открыл. Не задумываясь, плеснул немного настойки в реку, и сам удивился: это я зачем? Но на самом деле, довольно неискренне удивился, словно бы исполняя обязанность, долг любого разумного человека – удивляться собственным иррациональным поступкам. Чтобы хоть какая-то видимость порядка была в голове.

При этом Зоран готов был спорить, что река обрадовалась угощению. Даже как-то сразу быстрей потекла. «Твое здоровье», – сказал ей Зоран, почти беззвучно, но все-таки вслух.

Потом сам сделал глоток. Настойка оказалась сладкая, не особенно крепкая, обжигающая скорей не спиртом, а имбирем. В простуду, наверное, милое дело. Впрочем, и без простуды неплохо зашло. Опьянение больше походило на выздоровление; знать бы еще, от чего. Река зажурчала громко и требовательно, как мурлычет голодный кот. «Тебе что, добавить?» – рассмеялся Зоран. И плеснул в реку еще.

В итоге настойку они поделили, большая половина досталась реке. Что, собственно, только к лучшему. Таскаться с бутылкой Зорану не хотелось, а выдуть все в одно рыло – деньги на ветер. То есть не деньги, конечно, а вечер на ветер. В первый вечер в незнакомом городе хорошо быть веселым, но все-таки трезвым. Чтобы все видеть и понимать.

В сумерках, когда шел обратно, теперь навстречу храмовым куполам, вдруг увидел, что весь берег, и асфальтовая дорожка, и трава под ногами, и небо, и его подружка река, и дома на другом берегу, и стройка по левую руку, и деревья с еще по-летнему густой зеленой листвой – все вокруг окутано сверкающей золотой паутиной, течет, переливается и дрожит, и эта дрожь почему-то его лично касается, как будто весь мир на своем языке с ним сейчас говорит. Зоран чуть не заплакал, так все это было невыносимо – в хорошем смысле невыносимо, в наилучшем из смыслов, но, мать вашу, как же это в себя уместить.

Вспомнил вдруг, что подобное часто случалось с ним в детстве – окружающий мир начинал течь, вибрировать и сиять. Но в детстве, конечно, гораздо проще с этим сиянием справиться, потому что, во-первых, еще не знаешь, что людям такие зрелища не положены, а во-вторых, детям, если станет совсем уж невыносимо, можно сколько угодно без видимой причины рыдать.

* * *

Пришел в себя уже на обычной улице, сидящим на краю бетонной цветочной клумбы и терзающим телефон. Запросы: «Вильнюс, центр, магазин, художественные товары, канцтовары», – в конце концов, дали неплохой результат, привели его в магазин на центральном проспекте аж за целых двадцать минут до закрытия. То есть даже было время порыться в куче бумаги, фломастеров, маркеров и что-то более-менее подходящее выбрать, а не хватать все подряд.

Думал – не то чтобы именно думал, просто объяснял себе, пока шел в магазин, чтобы его поведение было похоже не на безумие, а на нормальный рабочий план: вернусь в гостиницу, посижу, порисую. Ну если уж накатило, что делать. Куда еще себя такого девать. Но, конечно, идти в гостиницу ему совсем не хотелось. Там стол неудобный, низкий. И освещение вроде не очень. И самое главное – то, чего он даже сформулировать не решался, но знал без всяких формулировок – в гостиничном номере еще живет тень прежнего, никуда не годного, озабоченного развеской, не вдохновенного меня. Пока все такое хрупкое, зыбкое, не начавшееся, не надо мне этой тени. Накроет, и все, привет.

Прошел несколько – два? четыре? десять? да кто их считал – кварталов, прижимая пакет с покупками к сердцу, хотя он отлично влез бы в рюкзак. Иногда замедлял шаг возле какого-нибудь кафе, ресторана, бара, но проходил мимо, все ему было не так.

Теплые желтые фонари он увидел издалека, они ему почему-то сразу понравились, решил: чем бы это заведение ни оказалось, если оно открыто, пойду туда. Заведение было баром, и Зоран вошел туда, не раздумывая. То есть свернул, не раздумывая, но на пороге притормозил от знакомого, очень неприятного чувства – если сейчас войду в этот бар и сяду там рисовать, какой-то трындец случится. Или ограбят меня, или будет драка, и мне тоже достанется, или завтра выяснится, что рисунки повредились в дороге, или просто отменится выставка; ну или все пройдет гладко, выставка откроется вовремя, я наслушаюсь комплиментов, получу два десятка выгодных предложений, а потом по дороге домой разобьется мой самолет.