Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 1 - Макс Фрай

– Знаю. Но этот штрудель однажды решил, что он никому ничего не должен. И теперь он – рыбный пирог.

Кухня съемной квартиры сперва показалась Цвете такой же ужасной, как коридор – тесная, длинная, узкая, как игрушечный трамвайный вагон, чужие ненужные пыльные запахи, стены обклеены дурацким зеленым кафелем, неудобные табуреты и очередная невыносимая тусклая лампа под потолком. Но Симон распахнул окно, и в помещение влетел свежий ветер, не такой ледяной, каким был на улице, а почти по-летнему теплый, пахнущий совершенно как дома – морем и мокрой травой.

– Иди-ка сюда, – сказал ей Симон. – Видишь синее зарево над горизонтом? Это свет нашего Маяка.

– Свет Маяка, – повторила Цвета. И снова чуть не заплакала, на этот раз от облегчения. Но слез больше не было, все потратила. Никогда не умела рассчитывать, экономить, копить.

– Я специально искал для тебя квартиру с окнами в нужную сторону, – улыбнулся Симон. – Еле нашел. Здесь кухня, сама видишь, не очень, всего две комнаты, и половину мебели выкинуть бы к чертям, но за такой прекрасный вид на Маяк любые недостатки, по-моему, можно простить. Я-то сам хорошо тут прижился, у меня с Другой Стороной нет проблем. Но вообще все наши считают, нет большего утешения, чем возможность в любой момент увидеть Маяк.

После нескольких глотков легкого, словно бы слегка газированного вина Цвета окончательно примирилась с происходящим. Тяжело тут, конечно. Но вообще-то она знала, на что шла.

О Другой Стороне чего только не говорят; но в сумме, как ни крути, выходит, что это недоброе место. Жизнь здесь – не радость, а тяжелый самоотверженный труд. Мало кому тут нравится, даже опытные контрабандисты редко надолго задерживаются, разве только если закрутят роман. То есть находятся, конечно, любители – та же Кара из Граничной полиции. И тот же Симон. Но их очень мало, и все с каким-нибудь прибабахом. «Симон-то понятно с каким, – думала Цвета. – Если бы я такую музыку начала здесь писать и так ее исполнять… Собственно, а почему «если бы»? Может, как раз и начну. Я же за этим сюда пришла. За музыкой! А не чтобы в новом месте приятно пожить».

– Отпускает? – спросил Симон, внимательно за ней наблюдавший.

Цвета молча кивнула. Встала, пошла в коридор, где оставила вещи, взяла футляр с трубой. Сразу поняла, что играть вот прямо сейчас не получится, на это пока нет сил. Поэтому просто принесла футляр в кухню, села, поставила его на колени, обняла, прижала к груди. Удовлетворенно заключила:

– Так уже совсем хорошо.

Симон улыбнулся, разлил по стаканам остатки вина. Сказал:

– Тебе сейчас, на самом деле, наклюкаться бы поскорей. И спать завалиться. Наутро станет совсем нормально. Тело привыкнет здесь быть, и ты вместе с ним.

– Так спать же опасно! – спохватилась Цвета. – Ты сам говорил, что без специальных приемов во сне можно превратиться в человека Другой Стороны. И обещал меня этим приемам научить. Это как вообще, трудно? Думаешь, справлюсь? А если напьюсь?..

– Да, естественно, справишься, – улыбнулся Симон. – Контрабандисты же как-то справляются, даже самые бестолковые. Чем ты хуже Золли Кармана или Дедушки Любы? Но сегодня можешь расслабиться. Ничего не придется учить. Я тебя в первую ночь одну не оставлю. А это самая лучшая защита, какую только можно придумать – когда рядом с тобой находится кто-нибудь с Этой Стороны.

– Что, правда? – обрадовалась Цвета. – Слушай, вот это отлично! Потому что прямо сейчас чему-то учиться совершенно нет сил. Тело как будто чужое. И ноги ватные. И голова дурная… эй, я сама знаю, что это ее обычное состояние, но поверь на слово, сейчас она гораздо дурней, чем всегда!

– Да брось, отличная у тебя голова, – серьезно возразил Симон. – Уж точно получше моей. Я же помню, как в консерватории у тебя половина группы работы по теории списывала.

– Но ты, между прочим, не списывал, – заметила Цвета.

– Не списывал, – подтвердил тот. – Вообще ничего, никогда, даже контрольные в школе. Я всегда хотел все делать сам.

– И вот каким ты в итоге стал! Вот как прекрасно это закончилось! – воскликнула Цвета, от избытка энтузиазма уронив на пол пустой стакан и с изумлением обнаружив, что напиться у нее уже получилось. Хотя сколько там его было, этого зеленого вина.

– Ну что ты, – мягко сказал Симон. – Какое, на хрен, «закончилось». Все, можно сказать, буквально только что началось.

Спальню Цвета уже не разглядывала, даже свет там включать не стала, ей было все равно. В постель она не легла, а натурально рухнула. Но тут же снова подскочила, вернее, дернулась, встать по-настоящему не хватило сил. Попросила Симона:

– Принеси мне трубу, пожалуйста. Буду ее обнимать.

Симон принес из кухни футляр с трубой, положил его рядом с Цветой. Укрыл их тяжелым одеялом и сам, не раздеваясь, лег рядом. Сказал:

– Извини, дорогая, что так бесцеремонно, но мне тоже обязательно надо поспать.

– Одна труба хорошо, а две лучше, – сонно пробормотала Цвета. – Чур, ты как будто тоже моя труба.

– Договорились, – согласился Симон. – Спокойной ночи. Вот увидишь, завтра все будет отлично. И не стесняйся, буди, если вдруг станет страшно. Или просто как-то не так.

Спал, как в детстве, крепко, без задних ног; вроде бы невелико чудо, но для человека, чей организм в любой непонятной ситуации и в доброй половине понятных выбирает бессонницу, еще как велико. Спал! В незнакомом гостиничном номере! Накануне развески! За два дня до открытия выставки, когда не готово вообще ничего, и еще вопрос, как работы доехали, в каком они состоянии – пугающий, между прочим, вопрос. При этом устроители выставки даже не потрудились приехать за ним в аэропорт, просто прислали инструкцию, как куда добираться, с ссылкой на гугл-карту, которую он открыл бы и сам. Не то чтобы Зоран действительно жаждал торжественной встречи с оркестром и лимузинами, но об уровне организации это многое говорит.

В подобных обстоятельствах Зоран обычно не мог уснуть до утра, начинал дремать и сразу подскакивал, как ошпаренный. Выпивка не помогала, только усиливала тревогу, он много раз проверял. Даже рекомендованное знакомым врачом снотворное не очень-то помогало, от него провалы в сон становились чуть более продолжительными, а пробуждения скорее скорбными, чем паническими, зато потом весь день была тяжелая, отупевшая голова. Поэтому Зоран всегда старался уснуть без таблетки; обычно напрасно старался, а тут вдруг отлично все получилось. Даже немного слишком отлично: собирался выйти поужинать, на минутку прилег на гостиничную кровать, чтобы вытянуть ноги и расслабиться; ну, в общем, расслабился, так уж расслабился. Уснул одетым, прямо на покрывале, с распахнутым настежь окном. Что снилось, он не запомнил, но явно что-то хорошее, судя по тому, что проспал почти двенадцать часов и проснулся беспричинно счастливым, с заледеневшим носом, в коконе из покрывала, одеяла и двух полотенец, которые, не приходя в сознание, как-то на себя намотал. Даже не простудился, только проголодался, зато так сильно, что пока мылся в душе, тихонько рычал. И съел целых два завтрака – сперва обильный гостиничный, а потом еще один, дополнительный, соблазнившись запахом выпечки из кафе.