Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 1 - Макс Фрай

День был пасмурный и холодный, слишком холодный для сентября. Впрочем, оно и понятно, все-таки Балтика, север. Это дома в сентябре еще лето, жара. Зоран порадовался, что предусмотрительно взял с собой куртку и запас свитеров. Еще вчера, собираясь, чувствовал себя нелепым перестраховщиком. А оказалось, просто в кои-то веки разумно поступил.

В городе многие говорили по-русски, это стало приятным сюрпризом. Английский у Зорана был так себе, на уровне «спасибо», «пожалуйста», «принесите», «где здесь», «ваше здоровье», «это прекрасно», «фак офф». А русский почти родной, его мать была родом из Харькова и постоянно перескакивала с одного языка на другой.

Понимать речь примерно трети прохожих и напрочь не понимать всего остального оказалось забавно; некоторое время Зоран развлекался, договорившись с собой считать все понятные фразы пророчествами, но пророчеств вышло чересчур много. За полчаса на добрых три жизни их накопил, причем не особенно интересных. Так, серединка на половинку. Полных повседневных забот, недовольства погодой, школьных оценок и разнообразной еды. Впрочем, одну реплику Зоран все-таки оценил и запомнил. Проходившая мимо женщина громко, с нажимом говорила спутнику: «Но это же миф!»

«Именно то, что надо, – думал Зоран, пока брел по узкой извилистой улице в заманчивое «куда-то», почти тождественное «никуда». – Миф – это то, чего сейчас всем нам, формально благополучным, сытым, растерянным, обожженным отсутствием смысла, как незаслуженной оплеухой, мучительно не хватает. И хорошо, что мучительно, только неутолимым голодом по невозможному мифу и жив человек».

Едва дотерпев до одиннадцати утра – раньше звонить было неловко, – связался с организаторами своей, теперь уже послезавтрашней выставки. Вернее, с девчонкой из галереи, на которую свалили все хлопоты по его приему. Судя по растерянному сонному голосу, все равно разбудил, но тут ничего не поделаешь. Рисунки сами себя не развесят. А как было бы хорошо!

Перед процессом оформления и развески Зоран всегда терялся. Как рисовать, ему с детства было понятно – что стоит перед внутренним взором, отменяя не только так называемую реальность, но и саму способность ее видеть, то и рисуй. Но выигрышно, или хотя бы просто более-менее аккуратно располагать зыбкие фрагменты своего внутреннего пространства в надежном трехмерном внешнем он никогда не умел.

Обычно эта проблема как-нибудь да решалась – во всех мало-мальски серьезных галереях и выставочных залах работают специально обученные инсталляторы, которые только радуются, когда художник говорит: «делайте, что хотите, мне все равно», – и не путается под ногами, не скандалит в процессе, вырывая картины из рук. И в финале, за полчаса до открытия не требует срочно все переделать, а вежливо благодарит. Но все-таки несколько раз ему приходилось развешивать выставки самому, и это был сущий ужас. Как-то, конечно, в итоге выкручивался, то есть валяться на полу картины не оставались. Но, честно говоря, только и радости что не на полу.

И вот сейчас тоже влип. Причем заранее знал, что так будет. Но все равно согласился. И не потому, что персональная выставка в другой стране – это обычно хорошо для карьеры; о пользе Зоран даже не вспомнил, он вообще был тот еще карьерист. Теоретически знал, как надо устраивать дела, а на практике обычно посылал это знание к чертям собачьим и поступал, как левая пятка захочет. Левая пятка Зорана была взбалмошной дурой, но он все равно всецело ей доверял.

А на этот раз не только левая пятка, он весь целиком был счастлив, когда литовцы запали не на старые работы, которые нравились более-менее всем, а на последнюю серию графики, с которой все пока было сложно. Ну, это как водится: когда делаешь первый шаг в сторону от тобой же самим проторенных путей, поначалу все вокруг, в лучшем случае, вежливо улыбаются, аккуратно подбирают ободряющие слова, а за спиной сочувственно обсуждают, что ты вообще ничего, всегда был нормальный, а сейчас, вероятно, просто устал. Потом-то, конечно, привыкают и принимают; ну или нет. На самом деле, неважно, что будет потом, но вот прямо сейчас встретить восхищенное понимание – подарок, который нельзя отвергать. Поэтому Зоран, не задумываясь, принял предложение со всеми вытекающими последствиями. Собственно, из последствий только одно было по-настоящему тяжким – развеска. Неизбежная и неотвратимая. Вот прямо сейчас.

«Вот прямо сейчас» – это был, как выяснилось, необоснованно оптимистический прогноз. Девчонка с ключом добралась до галереи только около двух. Зоран к тому времени успел выпить литра полтора кофе и ящик водки; правда, последний – только в воображении. Пьяный в доску художник, орущий песни у входа, – отличная месть бестолковым организаторам. Вешайте теперь, что сможете, куда захотите, я – богема, что с меня взять.

Но богема из Зорана была, честно говоря, так себе. Врожденное чувство ответственности никаким рисованием не перешибить. Да и водки ему как-то недостаточно сильно хотелось. В воображении – да, а так – нет. Поэтому мечты остались мечтами, а он вошел в галерею трезвый и хмурый. Осмотрел пустые белые стены, усилием воли добыл из чулана пассивной памяти английскую фразу: «А где рисунки?» – после чего девчонка пришла в замешательство и схватилась за телефон.

По итогам переговоров выяснилось, что папка с графикой, отправленная заранее, лежит в другом месте. В каком именно, Зоран так и не понял, зато с горем пополам разобрал, что единственного владельца связки ключей от этого тайника сейчас нет в городе. И только чудом от этого откровения не поседел.

Сотрудница галереи успокаивала его как могла. Говорила, что рисунки привезут обязательно, просто не сегодня, а завтра утром, часов в одиннадцать. Или в двенадцать, как пойдет. Но совершенно точно не позже. Ну, то есть она почти уверена, что не позже. Когда начальство так твердо что-нибудь обещает, обычно не опаздывает, самое большее, на час-полтора.

На этом месте Зоран приготовился хлопнуться в обморок; на самом деле до сих пор он еще никогда не терял сознание, но тут почувствовал, что наверняка получится. Главное – стараться и верить в себя.

– Мы успеем сделать развеску, – уверяла его девчонка. – Мы все прекрасно успеем! У нас будет весь завтрашний день и часть послезавтрашнего, открытие выставки только в шесть. К тому же, у вас будет помощник. Профессиональный инсталлятор. Наверное, правильно говорить «волонтер». Друг каких-то друзей хозяина галереи. Он нам помогает, когда совсем форс-мажор.

При слове «помощник» Зоран несколько приободрился. И с обмороком решил повременить. Сказал себе: профессиональный он там или нет, не особенно важно, вряд ли хоть кто-нибудь в мире сможет сделать развеску хуже меня самого. Лишь бы он действительно появился. В таких ситуациях два, вопреки арифметике, обычно не вдвое, а втрое, а то и вдесятеро больше одного.

– Ладно, – сказал Зоран. – Ничего не поделаешь, завтра так завтра.

И ушел.

Думал, что остаток дня станет для него кошмаром; о ночи нечего и говорить. «Выставка! Все пропало! Развеска! Даже не начал! И еще неизвестно, привезут ли завтра рисунки! А если и привезут, все равно ничего не успею! Хоть убейся, невозможно успеть за полтора дня!» – примерно так должен был выглядеть его внутренний монолог. Даже в более благоприятных обстоятельствах он обычно так выглядел – вычеркиваем панический крик про рисунки, «полтора дня» заменяем на «два с половиной», а все остальное оставляем как есть.