Персональный миф. Психология в действии - Вера Авалиани

Втайне я боялась разочароваться в Рамазе, если он согласится расстаться со мной, узнав о моей болезни. Но и выходить замуж за него считала подлостью с моей стороны.

В Тбилиси меня на этот раз не показали маме. Маленькая, полная, усатая женщина на фото – моя будущая свекровь – выглядела, как Чапаев без папахи на семейном фото. Но отец и брат у Дато были настоящими красавцами и аристократами. Но в них была та мягкость и вежливость, которой не было в Дато. И уж вовсе не было его безоглядной решимости.

Поженились мы у нас. Дато прилетел, поменяв билет, купленный в Москву. Он в то время вяло занимался диссертацией. А ради меня решил её дописать. Но по пути жениться на мне. И я так обрадовалась, когда он из аэропорта позвонил и сказал, что прилетел. Когда такси остановилось возле дома, я выскочила прямо в окно, ударившись о цветы сирени, побежала к нему навстречу босиком. Была вера в то, что он спасёт наш дом от ветхости, меня – от строгостей мамы. С ним ничего не стыдно и не страшно. Я уже любила его как родственника, как мужчину, как человека. Но той страсти, от которой физически всё содрогается, не было у меня к нему, несмотря на то, что про его пенис потом, когда я приехала в Тбилиси, его секретарша процитировала частушку: «Как у нашего Датоши вырос… такой хороший».

Говорят, что любовь – слепа. Это страсть слепа, а влюбленные видят всё не хуже ясновидящих. И помнят, где, с кем находится объект. Малейшее душевное движение улавливается их внутренним радаром и словно ударяет им в больное место. Я бы никогда не поверила, если б сама не пережила такое.

Единственный раз в жизни. А Давид был постоянно в курсе моих мыслей, ситуаций. Так что я боялась его обидеть лишний раз, что-то подумав о ком-то.

Впрочем, боялась я его не физически. Как-то раз, когда мы стали засыпать в кустах сирени, куда бегали с глаз моей мамы, чтобы побыть друг с другом ночью, я рассказала ему про Рамаза, про Сашу и в первую очередь про Алёшу… Вам-то только предстоит о них узнать. Да… если посмотреть правде в глаза, то жила я и до, и после в жанре какого-то мексиканского сериала. А может, они и правы, латиносы, что тактично опускают в кино время, затраченное на зарабатывание денег? Может, любовь сохраняет на плёнке памяти изображение, как делает это свет на фотоплёнке? А без света любви остальные «кадры» жизни остаются засвеченными или тёмными.

Но после того, как я по «зауму» вылила на Дато яд и мёд своих признаний, он тоже потерял человеческий облик. Мой нежный, трогательно оберегающий меня муж просто заболел от душевной боли. Стал смотреть на меня то испытующе, то с подозрением. Причём наши бурные постельные отношения с Рамазом испугали его куда меньше, чем неосуществлённая любовь с Алёшей. И был прав. Он понимал меня не потому, что знал или имел какую-то интуицию. Он просто принял меня одним цельным куском – с моей болезнью, моей любовью, моим мужским умом и женским нетерпением. Дато сказал, что не хотел бы, чтоб я встретила сначала его, а потом Алёшу. И поклялся его морально «победить».

Зря я рассказала ему всё. В первую ночь после несколько сумбурной и самодеятельной свадьбы он просто наказывал меня сексом. Сорвав юбку, он, даже не сняв с меня белье, просто избивал меня сексом. Он был груб, нахрапист, зол, как чёрт. Потом, кончив, раздел меня и напился. Глаза у него налились кровью. Он ставил, клал и подвешивал меня в каких-то немыслимых позах, приговаривая:

– Так он тебя, да, или вот так, да! Или лучше?

Всё это – то, что он не первый, то, что мне было хорошо с другими, то, что я плачу, когда он меня вот так, бесстыже имеет, осуществляя ли сексуальные фантазии или вытесняя из моего тела память о других, – всё это его возбуждало и угнетало одновременно.

От правды он парадоксально почувствовал себя обманутым. А я – виноватой. Но и получила такое стыдное и яркое удовольствие, что вся душа восставала против тела. Впрочем, не из-за этого я его простила. Просто понимала, что у Дато – горе. Я ведь принадлежу ему не вся. Кусочек памяти занят другими. И с этим ничего нельзя поделать. Даже если он будет последним моим мужчиной, то не сможет быть первым.

Вообще он оказался скрыто-воинственным типом, мой двухметровый, смуглый муж, в профиль похожий на отчеканенного на монетах римского императора с выступающим изогнутым, как полумесяц, подбородком. Гордый, спокойный, неожиданный, коварный. Я чувствовала себя воздухом вокруг него. Я уйду – и он задыхается. Он в полном смысле слова не мог без меня обходиться.

Он всегда появлялся внезапно в обед у меня на работе и рассеивал толпу поклонников, распахивая дверь и сверкая глазами. Они выходили из кабинета поспешно и виновато, потому что он читал их мысли на лицах, в отличие от меня, которая была постоянно занята – работы как-никак было очень много.

Закрыв дверь, он целовал меня властно и вопросительно, втайне принюхиваясь к коже, словно проверял, не подходил ли кто-нибудь из этих «шакалов», как он именовал штат моих поклонников, слишком близко. Я фыркала возмущённо, отталкивала его. Но он заходил сзади и целовал в шею до тех пор, пока я не могла уже думать о работе. Приходилось закрывать дверь с полупрозрачным стеклом и отдаваться ему на столе, под столом. При этом мы зажимали друг другу рот, чтобы не кричать. Вытирались мы в промежностях родной газетой, которую Дато всегда клал в пакет и уносил с собой – чтобы спермой не пахло в кабинете.

Однако, наверное, что-то всё равно витало в воздухе – флюиды страсти, запахи, не уловимые носом, – ведь я выливала на себя изрядно сладких жасминовых духов. Так что, приступая к работе, они втягивали в себя воздух не только носом, но и внутренним мужским обонянием. Что ж удивительного, что мужчины из редакции, когда я развелась с Дато, пытались кто соблазнить, кто – притиснуть в уголке.

Впрочем, не только мужчины страдали по мне, но и дамы – по Датошке. Не было ни одной подруги, которая не попыталась бы назначить ему свидание. Как-то даже пятидесятилетняя заведующая отделом культуры кокетливо и с хрипотцой спросила у него в лифте, как раз, когда он ехал с полным пакетом смятых газет вниз, после экспресс-обеда, как он это называл.

– Вы грибы на базаре покупаете? Пахнет от вас как-то странно. – Она притворялась, что не узнаёт запах спермы.

Он смутился и кивнул. Хотя вежливым он, видит Бог, не был.

Когда Дато звонил мне на работу, в кабинет, где кроме меня строчили свои материалы – кто на машинке, кто от руки ещё трое: два парня и девица, – он вместо приветствия сразу говорил грозно, услышав чьё-нибудь «алло»: «Это не Ира!», словно остальные совершали непозволительную вещь – жили на том же пространстве, что и я. Впрочем, семейная и сексуальная жизнь постепенно вошла у нас в некое русло. Когда я возвращалась с работы, а Дато из библиотеки – он писал диссертацию для получения степени доктора по кибернетике, мы оба спешили в спальню. И были там до ужина, который готовила моя мама (с сюсюканьями в сторону зятя). Со мной она так нежно никогда не ворковала.

Я шла мыться в ванную. Муж проскальзывал за мной. Он буквально служил мне огромной щёткой. Довольно волосатый, он старательно оттирал меня своим телом, заливая пол ванной и соседей снизу. Мне было стыдно перед мамой за те звуки, которые она не могла не слышать, несмотря на любую громкость телевизора.