Персональный миф. Психология в действии - Вера Авалиани

Давид выпятил нижнюю губу:

– А я – Церетели. Меня в этой стране все знают.

В этот момент впереди него заступил Гия, заслоняя друга собой:

– А я его телохранитель. Слушай, давай отсюда кости уноси. А то что вы все как в картах, у кого туз, у кого козырь. Посадят вас. Уже менты через толпу продираются, я вызвал.

На самом деле ничего подобного не было. Но голоса моих новых знакомых звучали так уверенно, что компания армян рассредоточилась и отвалила.

– Ты так хорошо дерёшься, что не побоялся против троих пойти? – поинтересовалась я у стоящего, будто высеченного из гранита, грузина.

– Вообще не дерусь. Первый раз собрался, – виновато улыбнувшись, покосился он на меня, разрушив образ человека-скалы. – Да вон, Гия не дал развязать конфликт, побоялся, что моя мама его взгреет, если мне подпортят физиономию. Она ко мне вора в телохранители приставила.

– Да-а-а, – протянула я. – Так те, что ушли, – они были хорошие парни, а с нами остались плохие…

Ленинградка Аня, которая тут же, ещё всхлипывая, припала к Гие, отлепилась и сказала:

– У них ножи были, один мне через карман ткнул в бок.

Гия снова прижал её к себе, погладил пышечку по спине, потом ниже. Бровь его довольно изогнулась.

Я тогда спросила Дато:

– А ты правда Церетели?

– Я лучше, – безо всякого юмора ответил мой будущий муж. Да и на самом деле он был в этом уверен.

Князь по отцу, а заодно и сынок партийной верхушки по матери, он ни в чём ни от кого не знал отказа, так что его уверенность в любой ситуации не была показной.

Весь вечер Дато в буквальном смысле слова таскал меня за собой. Временами приподнимая над лужами на тротуаре или притискивая меня к себе просто без всякого повода. Нравилось ему, что я такая маленькая и лёгкая, что меня можно даже на землю не ставить. Время промелькнуло, как секунда.

И вот настала ночь, которая должна была нас разлучить. В блаженном покое и с какой-то оттаявшей душой я улеглась в постель и приготовилась к снам.

По потолку, словно облака по небу, блуждали какие-то смутные огни. Понемногу затихал молодёжный муравейник.

Но тут под дверью, к которой Дато прислонился спиной со стороны коридора, начались демонстративные горькие вздохи, потом поскрёбывания, потом завывания:

– Ира, ну пусти меня! Я просто рядом посижу, клянусь мамой.

Моя улыбка смяла подушку под щекой:

– Откуда я знаю, может, ты – сирота.

Между комнатами в этом молодёжном отеле вместо стен – шкафы, так что наши диалоги слышали пара десятков ушей.

В коридор начали высовываться раздражённые люди. Но ему дела не было до их слов и просьб, он даже голову в их сторону не поворачивал, а продолжал беседу:

– Хорошо, собой клянусь. Пусть я сдохну, если…

Я не выдержала, соскользнула с кровати и открыла дверь:

– Не надо клясться. А то ещё правда…

Разговоры о смерти после моего диагноза были для меня непереносимы.

Утро мы встретили в оригинальной дислокации. В кресле, расположенном в ногах постели, сидел Дато. Я проснулась от того, то кто-то отгибает одеяло и целует меня в пятку. Со сна я взбрыкнула, попав нежному парню по губам. Соседка на соседней кровати ухмыльнулась тому, как парень держит слово.

Дато надел мне кольцо на палец ноги. Это оказался пластиковый ободок от бутылки воды.

– Это наша помолвка. Я прошу твоей ноги, руки, груди, носа, губ и всего остального.

– Я не могу выйти замуж. У меня рак груди, – выпалила я словами. Обманывать и вселять надежды не хотелось.

Он вздрогнул так, будто я запустила в него чем-то тяжёлым. А я, наоборот, замерла и прислушалась к себе, к повисшей паузе и посмотрела на Давида.

Парень побледнел до зелени. Но взял себя в руки:

– Это я рак – по гороскопу. И, клянусь, другого у тебя не будет. Штаны последние продам, а тебя на тот свет не отпущу.

И он перелез из кресла в постель и стал меня целовать горячо и больно. Соседка едва успела схватить джинсы и убежать в ванную.

В сексе, который за этим последовал, Давид довёл меня до рыданий. И не только потому, что началось всё для обоих словно бы с комком в горле: такое полная самоотдача, нечто возвышенное схлестнулось с полным физическим расслаблением, наступившим после такого секса, что проснулись все двадцать этажей молодёжной гостиницы. Любовь с Дато была похожа на обмирание страсти, а потом – на накачивание тела гелем или гелием. Даже Дато всхлипнул пару раз, а я почему-то рыдала до икания. Он соскочил с постели, принёс мне воды и стал утешать: «Не плачь, мы поженимся, у моей мамы в друзьях лучшие врачи. Ты будешь жить».

Спустя несколько лет я поняла, что моё лечение через его маму предусматривало условие: развод через пять лет.

Он женился на мне тайно, родители узнали позже. А если б узнали раньше, то никакой свадьбы бы и не состоялось. Телохранителя Гию, который не сообщил о готовящемся браке, уволили и даже грозили убить. Но он-то был ещё и другом нам обоим.

Моей свекрови не нужна была русская невестка, внуки полукровки. Первый раз она женила сына на дочери прокурора республики. И обе семьи устраивало даже то, что на купленной к свадьбе роскошной квартире молодые жили по очереди. Он пропадал где-то с друзьями и развесёлыми девицами. Она тоже не отставала от мужа. Они были хорошими товарищами, которые показывались вместе на семейных праздниках и спали в одной спальне только на даче у её или его родителей – чтоб утешить предков. И, оказывается, Дато развёлся с женой, когда влюбился в меня. Сделали эти оба всё тайно. Если чего-то и было жаль, так только того, что такие удобные «камуфляжные» отношения заканчиваются, и придётся вступать в брак по-настоящему.

Но Дато просто не мог не жениться на мне. Он потерял бы смысл жизни. Он был потрясен, нежен и осторожен.

Я же не чувствовала к нему того же. И потому мне легче было говорить ему что угодно, рассказывать про тяжёлый характер моей мамы, про жуткую вещь, которая случилась на работе. И мне казалось, что он может всё – справиться с моей мамой, которой не нравится решительно никто, с моей болезнью.

И он, забегая вперёд скажу, смог. Но кроме ровной теплоты я не испытывала к нему той страсти, которая была к Рамазу.

Ведь уже год, как тот ждал моего согласия на брак. Но ужасный диагноз заставил меня не отвечать на междугородние звонки. Не могла я втягивать красавчика в такую историю с уходом за немощной женой. Потому что тот угар, который мы испытывали друг к другу, казался мне опасным, тёмно-красным, как вино. Хотя Рамаз едва ли не был ещё более престижным и богатым грузинским женихом, чем Дато. Отец его возглавлял комитет по туризму и спорту, сам Рам в свои двадцать семь уже был главным ветеринарным врачом страны. А это было тогда одно из самых хлебных мест в иерархии. Ведь Грузия и охота – те вещи, которые не разделяло между собой совковое начальство.