Апокриф. Давид из Назарета - Рене Манзор

Иуда усилием воли прогнал эти мысли. Ему пора было продолжить свой путь. Он посмотрел на реку, русло которой расширялось через несколько миль, – это, несомненно, свидетельствовало о том, что он приближался к устью. И вот он встал с перекошенным от боли лицом, закинул на спину мешок и отправился в путь, навстречу судьбе, которой он подчинился.

Вскоре запах соли перебил запахи растений. Город Остия никогда не спал. Это были речные и морские ворота Рима, через которые постоянно проходили продукты питания, строительные материалы и экзотические животные, привозимые из Африки. Более трехсот кораблей могли одновременно стоять на якоре в его водах. Для защиты этого пункта снабжения Рима город был укреплен, и высокие стены, огораживающие его, резко контрастировали с множеством постоялых дворов, трактиров и лавок. Торговцы, моряки и ремесленники, приезжавшие со всех уголков империи, жили и работали вместе на громадных складах этого порта с искусственно созданной гаванью. Здесь хранились товары, которые потом на баржах перевозились в Рим по Тибру даже в летнее время, когда река становилась мелководной.

Иуда заметил два корабля, которые, по всей вероятности, готовились к отплытию. Один из них был речным галиотом, способным плыть при медленном течении. Второй был navis actuaria, кораблем особого типа, который использовали, когда требовалось немедленно что-нибудь отправить или доставить какое-нибудь срочное послание на другой конец империи, поскольку эта галера могла идти и на парусах, и на веслах. Она могла выполнять любую задачу, кроме участия в морском сражении.

Искариот направился к кораблю, не переживая о том, что его могут заметить. Преимуществом портов перед деревнями является то, что там каждый день бывает столько незнакомцев, что местные жители уже не удосуживаются обращать на них внимание.

Когда Иуда на пристани увидел название корабля – Redemptio[27], – он вздрогнул.

Как раз то, чего ему не хватало. Неужели это был знак Божий?

Он осмелился подняться на трап и наткнулся там на моряка, сгружавшего ящик.

– Вы снимаетесь с якоря? – поинтересовался он.

В ответ моряк лишь толкнул его и гаркнул что-то неразборчивое.

– Не обращай на него внимания, – крикнул ему старый пират с корабельного мостика. – Он сильно торопится и задыхается от досады. Единственным хозяином этого корабля, кроме Зевса, является Приам Фомопулос. Куда путь держишь, сударь?

– Туда, куда отвезет меня твой корабль, – ответил Иуда.

– Вот как… Мы идем в Сидон.

– Мне это подходит.

Капитан, увидев побитые ноги своего будущего пассажира, понял: тот торговаться не будет. Затем он молча окинул незнакомца взглядом с ног до головы. За тридцать лет плаванья капитан изучил разные типы отъезжающих: людей, сломленных судьбой, хорошеньких женщин, безумцев, авантюристов и изгнанных. Он видел тех, кто смирился со своим прошлым, и тех, кто бежал от него. А вот этот человек был не таким, как другие.

– Предупреждаю: я должен сняться с якоря, пока прилив, у меня нет времени торговаться с тобой. Ночлег на палубе или в трюме стоит тридцать сребреников.

– Тридцать сребреников… – повторил Иуда, глядя в пространство перед собой. – Цена предательства…

– Не понял.

– Да это я так… Я имею в виду… что это не просто цена, это – предзнаменование.

– Ну хорошо… В любом случае деньги вперед.

– Разумеется.

Иуда отпорол подкладку плаща, достал из-под нее кожаный кошель и бросил его капитану. Путаясь неловкими пальцами в завязках, моряк высыпал монеты на ладонь, чтобы пересчитать их, потом, нахмурившись, перевел взгляд на пассажира:

– Это палестинские, да?

Искариот утвердительно кивнул. Приам недоверчиво попробовал одну из монет на зуб.

– Это коллекционные монеты, – продолжил старый моряк. – Их стоимость гораздо выше, чем вес серебра.

– Я знаю, – с грустью в голосе отозвался Иуда. – Но ведь из нас двоих именно ты оказываешь мне услугу. Видишь ли, эти монеты в некотором роде являются моими угрызениями совести. Я никак не могу от них избавиться.

Иерусалим, Иудея

Лишкат хаг-Газит, или Зал тесаного камня, был помещением с высокими сводчатыми потолками, освещенным сотнями факелов, укрепленных в маленьких нишах в мраморных стенах. Именно здесь собирались мудрецы синедриона, знатоки иудейских законов, одинаково хорошо разбирающиеся в вопросах гражданских, морали и религии. Членов Великого синедриона было семьдесят один.

Иосиф Аримафейский был одним из них. Кресла были расставлены в форме подковы, в центре находилось место первосвященника. Возле него сидел Ханаан, старейшина, который и сам был двенадцать лет первосвященником и сохранил истинную власть в синедрионе, благодаря как своему положению, так и влиятельным людям, которых он сам назначил, в том числе и своего зятя Каифу. Напротив сидели два секретаря, которые вели наиболее важные дела во время заседания. А на скамейках за ними расположились судьи-стажеры, заменявшие отсутствующих. Если кто-то из мудрецов отсутствовал, один из стажеров заменял его, чтобы ничто не прерывало протекание процесса.

Стать членом синедриона значило обрести наивысшее достоинство, на которое только можно было претендовать. Члены синедриона были не только законниками, но и образованными людьми и учеными, обладающими знаниями химиков, врачей, астрономов, астрологов и колдунов. Все они свободно говорили на еврейском, греческом и латинском языках, но ни один из них за всю свою жизнь не занимался каким-либо ремеслом. Знания мудрецов были скорее теоретическими, что обусловливало их оторванность от людей. Их вердикты были безапелляционными, но они старались найти для обвиняемых смягчающие обстоятельства, боясь совершить судейскую ошибку. Это показывает, до какой степени синедрион боялся Иешуа.

Собрание созвали в спешке, чтобы решить, какую судьбу уготовить Давиду из Назарета, якобы являющемуся сыном распятого Мессии. О его существовании первым узнал Савл. Споры проходили бурно.

– Скажи, Савл, разве мы можем принимать участие в том, что предлагает Пилат? – возмущался Никодим. – В убийстве ребенка?

– Ребенку, о котором ты говоришь, уже четырнадцать лет, – возразил Савл, держа руку на перевязи. – В этом возрасте, после наступления бар-мицвах, мы все уже становились мужчинами. Чем же он отличается от нас с вами?

– Подобное преступление обесчестит синедрион навсегда, – вмешался Каифа.

В это время тихонько открылась дверь и Иосиф Аримафейский вошел в зал. Кивком он извинился за опоздание перед своими собратьями и, не привлекая внимания, направился в ложу старейшин, к своему креслу.

– Если мы не расправимся с этим выродком, – продолжал Савл, – то и синедриона не будет, а с ним и Храма. Вам напомнить слова, сказанные его отцом? «Я могу разрушить сей Храм и вновь воздвигнуть его в три дня». А у его сына, господа, лишь одна цель: осуществить то, что не довел до конца его отец!