Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

достоинств» Ши цзин М. Е. Кравцова? Отчасти да, но при этом она совсем не говорит о главном. В какой-то степени правоту ее слов следует признать, потому что «европейской поэзии», в нашем понимании этого слова, здесь действительно «не просматривается». Как можно вообще вести речь о «поэзии» в том случае, когда столбики стиха, состоящие, как правило, всего из четырех иероглифов, имеют совершенно неопределенное произношение? Сегодня никто точно не знает, как читались древние иероглифы, поэтому если вести речь о каком-то древнем иероглифическом тексте, то разговор о его фонетических достоинствах следует признать весьма условным.

Но что, в таком случае, здесь привлекает и даже завораживает читателя? Еще раз повторим свою мысль: древнее иероглифическое стихотворение является восхитительным образцом «стихотворения» такого типа, который неведом европейцу и любому другому жителю земли, пользующемуся алфавитной (фонетической) письменностью. Ши цзин – это стихотворение «зрительное», а не «слуховое», оно – в бо́льшей степени «для глухих». Строка (или столбец) из четырех иероглифов создает ритмический зрительный ряд, который несет в себе гораздо большее содержание – и по объему информации, и по глубине, и по внутренним связям между «словами», – чем наши европейские те же «четыре слова». Используемый частый прием ритмического повтора отдельных иероглифов (или даже их отдельных компонентов) в строке (и даже повтора целых строк) призван создать и усилить впечатление этого необычного для европейца безмолвного «зрительного ритма».

В таком стихотворении присутствует та воспринимаемая на подсознательном уровне рисунчатая «рифма-мелодия», которая теряется при соприкосновении с любой земной обстановкой. Это невиданное и высокое творчество пребывает как будто «на полпути» к миру духов, и оно, как особый вид «внутреннего искусства», в человечестве навсегда утрачено. Ши цзин – это самые высокодуховные стихи из всех возможных, существовавших и существующих на земле. Это – общечеловеческое достояние, наше бесценное утраченное сокровище. И каким образом эта ритмическая «вязь иероглифов» завораживает и привлекает к себе человеческое сердце, – это необъяснимо никакими умственными рассуждениями. Причем, это имеет место даже в том случае, если читающий человек не вполне владеет знанием вэньяня. Ведь глаза были и остаются одинаковыми – и у древнего китайца и у современного европейца. И наше понятие «понимать» для глаза бессмысленно.

И когда читатель будет вчитываться в текст приводимых нами стихотворений, пусть он мысленно облекает простые слова языка перевода, которые отражают главную мысль самого стиха, в ту «безмолвную вуаль» многомерности, нездешности и отрешенности от нашего мира, которая была характерна для читающего эти стихи цзюнь цзы.

Главное отличие «фонетических» стихов от «зрительных» заключается в том, что фонетика работает только на уровне нашего внутреннего «сердечного» (чувственного) мира. Но при этом она не в состоянии выйти за пределы нашего личного замкнутого «я», – она «зацикливает» человека на этом своем внутреннем мире. При этом наличие для человека возможности такого выхода является необходимым условием на начальном этапе духовного роста.

В то же самое время «зрительная картина», обладая всеми качествами своего фонетического аналога «погружать» человека в собственный внутренний мир, способна «выводить» человека из этого внутреннего мира в мир совершенно иной, – не наш, земной, а какой-то другой, «чужой» – «мир духов предков», как это понимали сами создатели этих стихов. Ши цзин надо читать глазами, а не слушать ушами. Ши цзин – это «зрительные стихи». И если даже обычные стихи, по многочисленным свидетельствам подлинных поэтов (а таких в России было «хоть пруд пруди»!), создаются не человеком-автором, а каким-то «наитием свыше» (почитайте хотя бы биографию Ахматовой, – она самый настоящий «контактер» в этом своем «жужжании»), то тем более «зрительные» – они навеяны духами с «верха». Ши цзин можно имитировать, ему можно подражать, как это происходило в более позднем Китае, но все это уже не было тем подлинным окном в реальный потусторонний мир духов, которое так и остается открытым в этом сборнике.

Те два стихотворения, о которых мы сейчас будем вести речь, входят в раздел Го фэн. Первое принадлежит «Песням царства Чжэн» (I.VII.3), в переводе А. Штукина оно имеет название «Шу на охоту поехал». Второе – из «Песен царства Ци» (I.VIII.8), его название – «Охотник». Следует отметить, что эти названия стихов, которые отражают их предполагаемое традицией содержание, не являются авторским изобретением А. Штукина. Это – понимание основной темы стихотворения, как оно представлялось традицией не только в самом Китае, но и всеми синологами Запада. Так ли это на самом деле, оставляем судить читателю.

«Шу на охоту поехал» (название А. Штукина, перевод наш)

Шу отправляется в поля.

В селениях нет обитающих людей.

Неужели нет обитающих людей?

Не уступает Шу. [Он] действительно предстоит (Жэнь) прекрасным цзу.

Шу отправляется в подведомственную территорию.

В селениях нет пьющих вино.

Неужели нет пьющих вино?

Не уступает Шу. [Он] действительно любит прекрасных цзу.

Шу направляется в окрестности (глушь).

В селениях нет наря́женных лошадей.

Неужели нет наря́женных лошадей?

Не уступает Шу. [Он] действительно продолжает дело прекрасных цзу.

Напомним читателю, что цзу (БКРС № 953) – это «предок», «предки», а Жэнь – «предстоять [духам верха]», то есть Шу внутренне или мысленно «предстоит прекрасным предкам». Речь в данном стихотворении идет о том, как молодой человек, имя которого Шу, непосредственно приступает к занятиям практикой Жэнь. Оба эти стихотворения с Жэнь – начальные, они являются как бы «букварями». И именно по этой причине таких стихов с Жэнь в Ши цзин больше нет, остальные стихи несут другую нагрузку или функцию.

Отдельно скажем, что означает Шу. Мы этот знак намеренно выделили в тексте, чтобы читатель мысленно представил себе это ритмическое, короткое, периодически «выдыхаемое Шу», сопровождающее стих на всем его протяжении (повторяется шесть раз!). «Фамилия» главного персонажа подобрана совсем не случайно, поэтому речь, скорее всего, идет не о каком-то конкретном аристократе Шу, который некогда «отправился на охоту». Хотя шу – это действительно одна из многих фамилий китайского языка (возможно также и то, что эта фамилия появилась в Китае только через столетия после создания данного стихотворения). Все китайские фамилии происходят от того или иного иероглифа, который имеет свое конкретное значение. Иероглиф шу – это, по Словарю Ошанина, «дядя (младший брат отца)», «деверь (младший брат мужа)», «младший», «молодой», «последний». То есть этот иероглиф обозначал младшее, хотя и достаточно взрослое, поколение по мужской линии. А значит Шу – это молодой аристократ Раннего Чжоу, фактически цзюнь цзы этой Книги (но не Учения Конфуция). Но и такое значение