Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

этот опыт дает человеку явное подтверждение того, что он уже достиг состояния «рая» (термин христианский, но не чжоуский), т. е. достиг обители «духов верха», а значит, теперь ему не страшно умереть. Поэтому Конфуций и заявляет в одном из своих суждений, что если кто-то узнал (буквально «услышал», но об этом – позднее) Дао утром, – то вечером он может спокойно умереть. В том смысле, что если даже такому «услышавшему» человеку и придется вдруг умереть вечером, то беспокоиться ему не следует: своей цели в этой жизни он уже достиг.

А теперь – о «свадебной» теме. Второе, что обязательно должен был исполнить аристократ, пребывая на этой земле, – это родить сына, который станет очередным звеном в непрерывной «цепи предков». Того сына, который будет приносить жертвы – «кормить» всю цепочку ушедших духов своего рода, включая дух своего умершего отца. Для мужчины это была главная «святая» (в прямом смысле этого слова!) обязанность. Он знал, что в противном случае (без Сяо) получение Дэ от «духов верха» может прерваться, и возврат человека в этот вожделенный мир духов окажется невозможным. Если нет жертвоприношений и нет Сяо, – значит, нет Дэ. Нет Дэ – нет и опыта Вэнь. А значит, все потомки этого аристократа уже не смогут попасть в эти благие миры, – как говорится, для них «двери рая закроются». Но и сам дух этого человека тоже пострадает от того, что такие жертвы прекратятся. И только отсюда – такое громадное внимание к вопросам свадьбы и рождению сына в Ши цзин. Именно на нем будет лежать ответственность принесения жертвоприношений после смерти отца. Если в тексте идет речь о свадебной подготовке, значит, подспудно, – о жертвоприношениях и рождении того, кто будет их исполнять.

Сама по себе любовь и те сентиментальные отношения между женихом и невестой, которые являются стержнем всей средневековой европейской поэзии, – для Ши цзин ничто. Любовь – это земное, а китаец жил потусторонним даже на земле. В Китае с самых давних пор не приветствовалось показное чувство любви у мужчины: открытое проявление такого «сентиментального» чувства вызывало всеобщее презрение и даже отвращение.

«А как же широко известное выражение “взявшись за руки”, котрое мы неоднократно видим в Ши цзин?» – спросит еще раз читатель. Даже сейчас специалисты древнекитайского языка не могут точно сказать, кто же все-таки «берется за руки», – юноша и девушка или взрослый мужчина с мужчиной? А может быть, взрослый мужчина и юная красавица, или – тот же самый взрослый муж и безбородый юнец? Сразу поясним, но пока только предварительно: ни то, ни другое и ни третье. А кто это конкретно, – читатель увидит при нашем разборе самого первого суждения Лунь юй, куда мы включили корректный перевод одного из прекраснейших стихотворений Ши цзин – «Северный ветер».

Возвращаясь к теме свадьбы, приведем очень характерный пример из китайской жизни, имеющий непосредственное отношение к самому Конфуцию. Вспомним, как отец Конфуция, благородный воин Шулян Хэ, сначала «рожал» одну за другой девять девочек, а затем – уже от наложницы – хромого сына (с поврежденной ножкой, а значит, негодного для отправления ритуала жертвоприношений). И после всего этого – уже в старческом возрасте – он сошелся с какой-то «молодухой» (а свою настоящую жену, как вытекает из всей его жизни, действительно любил и был к ней привязан), сошелся «в поле» (термин имеет отрицательную окраску и не совсем понятен переводчикам) только для того, чтобы, наконец, родить здорового сына. Именно тогда и появился на свет Конфуций. Очень скоро старый Шулян Хэ умер, и Конфуция воспитывала мать. что́ у бывшего отважного воина во все эти годы было «в его голове», мы только что подробно объяснили. А значит, это вовсе не какая-то «сексуальная озабоченность», как мог бы подумать наш современник. Шулян Хэ желал от своей жены в первую очередь сына, а не того, что является «смыслом жизни» для нашего современника.

Перед тем, как непосредственно приступить к рассмотрению стихотворений с Жэнь, скажем несколько слов о поэзии Ши цзин в целом. Дело в том, что это… вообще не «поэзия», если подходить к этому слову с нашими европейскими мерками. Любая поэзия – это то, что воспринимается «ушами», или мысленно, при чтении «про себя», но при этом мелодия стиха все равно «проговаривается» в голове и сердце. В европейской поэзии главную красоту стиха создают льющиеся звуки, заключенные в особый ритм и создающие какую-то стройную концовку-рифму каждой строки. И отсюда – создаваемый стихом настрой. На это влияет также размер стиха. И во всю эту «фонетическую красоту», в эту музыку стиха, как в некую «форму для отливки», вложены душа и мысли конкретного поэта.

Если читатель правильно читает стихи, ему со временем удается так настроить свое внутреннее состояние (а точнее, оно «настраивается» само), что он как бы плавно «входит» внутрь самого стихотворения. В этот миг он сам становится – именно в это волшебное время! – тем поэтом, которого он читает. Становится как бы «изнутри себя» Пушкиным, Мандельштамом, Тютчевым и даже Мариной Цветаевой, несмотря на то, что такой читатель – мужчина. И в таком своем «идентичном» с поэтом состоянии он вдруг «знает» душу и внутренний мир этого поэта, как знает самого себя. Душа поэта оказывается для него открытой, как своя собственная. Такой читатель на самом деле становится «Пушкиным». «Умерший» Пушкин в этом читателе «оживает» через 200 лет точно так же, как «оживает» Христос (или другой «дух верха») в сердце правильного читателя Евангелия.

Именно это и есть наша подлинная европейская поэзия. И по этой причине Евангелие – это тоже поэзия. По этой причине правильная поэзия и правильное ее прочтение – это ученический шаг к духовной жизни, т. к. поэзия становится для такого человека настоящим тренажером для понимания уже духовного текста, например, Евангелия или Псалмов.

Стихи Ши цзин – это совсем другое. Это как будто «из другой оперы» (и даже не «оперы», потому что любая опера – это «собрание» музыкальных пассажей). Аналогов этому тексту в европейской поэзии не существует, и незнакомый с китайским миром читатель вряд ли сможет понять, что́ это за диковинка такая – настоящая «поэзия» Ши цзин. Вот как оценивает художественные достоинства этого сборника М. Е. Кравцова в книге «Поэзия древнего Китая» (СПб.: Центр «Петербургское Востоковедение», 1994, стр. 31):

Следует предупредить читателя, что по переводам, выполненным А. Штукиным, судить о манере исполнения произведений «Го фэн» весьма трудно, ибо эти переводы обладают заметно бо́льшими художественными достоинствами, чем подлинники.

Правильно ли констатирует факт «поэтических