Черновик беса - Иван Любенко

— Не извольте беспокоиться, — засиял коридорный. — Исполним в лучшем виде-с.

Горячая ванна освежила и придала сил. Ардашев едва успел накинуть шлафрок, как в дверь постучали.

— Всё готово-с, — коридорный передал белоснежную, пахнущую свежим паром рубашку. В другой руке он держал конверт. — Это вам. Просили-с передать.

— Кто? — забирая письмо, поинтересовался Клим Пантелеевич.

— Они не представили-с.

— Ладно, ступай.

Затворив дверь, адвокат вскрыл конверт. На белом листе чернел машинописный текст:

Присяжный поверенный достал конфетку ландрина, положил её под язык, и задумался. Потом вынул из саквояжа книгу, полистал, убрал обратно и принялся одеваться. Перед тем, как он собрался покинуть номер, послышался нервный стук в дверь. В проёме, как в картинной раме, возник Толстяков. Он бесцеремонно прошёл в комнату и выглянул в окно.

— И что вы там увидели?

— Ну вот, я так и думал. К вам можно забраться по парапету.

— Вы правы, — спокойно проронил адвокат. — Зато к вам нельзя. За два аршина до вашего номера выступ заканчивается.

— Владыка небесный! Я каждый раз удивляюсь вашей внимательности. Как вам удаётся всё замечать, предвидеть, рассчитывать? Таким как вы надобно не в присяжных поверенных ходить, а служить начальником сыскной полиции.

— Нет уж, слуга покорный. Увольте меня от такого «счастья».

Вдруг взгляд Толстякова упал на стол, и он чуть слышно проронил:

— Опять он?

— Как видите. Только что коридорный принёс. Да вы прочтите, не стесняйтесь. Письмо-то вам адресовано.

Подергивая от волнения правый ус, Сергей Николаевич спросил:

— Полагаю опять из «Витязя в тигровой шкуре»?

— Да, и вновь добавил отсебятины во второй части. Машинка та же.

— Он что, таскает её с собой?

— Вряд ли. Скорее всего, все тексты заготовлены ещё в Сочи. Но хватит о нём. Пора ужинать.

— А мне что-то уже и расхотелось.

— Нет-нет, отказываться от здешней кухни решительно нельзя. Пойдёмте, друг мой, поблаженствуем. Ведь вы же истинный гастроном. К тому же, я уверен, это последнее послание. Написать новое мы ему просто не позволим.

— Даст Бог, даст Бог, — пробормотал газетчик и вслед за Ардашевым поплёлся в ресторан.

Меню заведения впечатляло. Оно представляло собой толстенный альбом в кожаном переплёте с цветными, раскрашенными фотографиями.

— Я не против рыбных блюд, а вы?

— Решайте сами, дружище, — безразлично ответил Толстяков и тяжело вздохнул.

— Что ж, прекрасно.

Выбор Клима Пантелеевича был целиком отдан грузинской кухне: усач с гранатным и ореховым фаршем, базартма из лососины, баранье сердце и печень с гранатом, говяжий язык с острым гарниром, спаржа с орехами, грибы, печённые в кеци, лобио, мальва, джонджоли и бутылка «Цинандали». На десерт неизменный кофе по-турецки и гозинаки.

Когда с основными кушаньями было покончено, Толстяков закурил папиросу с вишнёвым ароматом и, выпустив кольцо дыма, спросил:

— И что же вы собираетесь делать дальше?

— Полагаю, то же, что и вы, — ждать телефонного звонка Фогеля. Мне кажется, он позвонит с минуту на минуту.

— Отчего вы так считаете? А что, если это случится завтра?

— Нет, этого не может быть, потому что именно завтра, как вы упоминали, должен состояться аукцион, и, возможно, вы станете счастливым обладателем «Тифлисской уники».

— Откровенно говоря, я уже перестал на что-либо надеяться. Этот злокозненный Бес отправил на тот свет столько людей!.. Он пристал ко мне, точно клещ, и пьёт мою кровь капля за каплей…

Не успел спутник адвоката договорить фразу, как перед столом возник портье.

— Прошу прощения, но господина Толстякова просят к телефону.

— А вы провидец, — вставая, выговорил Сергей Николаевич.

Газетчик вернулся через минуту. Садясь на стул, сказал:

— Фогель хочет, чтобы ещё до аукциона я приехал к нему в Коджоры. Говорит, что это очень важно. Он будет ждать меня на почте в восемь утра.

— В такую рань? — удивился Ардашев. — Интересно, зачем вы ему понадобились?

— Не знаю. Мне тоже это показалось странным. Однако он говорил быстро, будто чего-то опасался.

— Послушайте, а вы знакомы с Чарльзом Блэкстоуном?

— Нет, я никогда не встречался с ним лично, только слыхал про него. А почему вы спрашиваете?

— Обратите внимание на седовласого господина за столиком у колонны. Я слышал, как он говорил на чистейшем лондонском диалекте. Официант, обслуживающий его, ничего не смог понять и прислали другого, который весьма сносно владеет английским. Он сделал заказ и теперь ждёт, когда принесут блюда. Полагаю, вам стоит переговорить с ним. Если это он, то возможно, удастся убедить его, что «Тифлисская уника» должна остаться в России.

— Но ведь я не знаю английского?

— Не беда. Я буду вашим толмачём.

— Британский нувориш потратил столько денег, чтобы обладать редким филателистическим экземпляром и, думаете, он согласится?

— Но почему бы не попытаться?

— Ладно, убедили. Давайте попробуем.

Присяжный поверенный оказался прав. Солидный иностранец с пышными рыжими усами и заметным брюшком был тот самый Чарльз Блэкстоун. На удивление, он оказался весьма общительным человеком и внимательно выслушал доводы русского коллекционера о судьбе «Тифлисской уники». Толстяков не стал скрывать недавний разговор с Фогелем и честно признался, что начальник почты будет ждать его завтра в восемь часов утра. Эта откровенность понравилась британцу. Пригубив бокал вина, он заметил:

— It all depends on Mr. Fogel's desire to leave this unique stamp in Russia or not. Do you agree?[19]

— Yes, of course,[20] — повторил ответ Толстякова присяжный поверенный.