Черновик беса - Иван Любенко

На небо легла радуга. Она коромыслом выходила из-за морского горизонта и терялась в облаках уже над самым берегом.

Поезд отходил вечером. Солнце только что спряталось, и на небе появился молодой месяц. Лёгкий морской бриз потушил жару.

На платформе Ардашеву показалось, что у станционного колокола под фонарём он заметил того самого незнакомца, который разговаривал с ним на палубе парохода во время шторма. Присяжный поверенный повернулся к Толстякову и спросил:

— Сергей Николаевич, а вы, случаем, не знаете вот того человека?

— Какого?

— Да куда же он подевался? Ведь только что стоял неподалёку? Ну да Бог с ним. Пора и места занимать.

Предъявив билеты, вояжёры поднялись в вагон первого класса.

Уже в купе Ардашев заметил на столе запечатанный конверт. Разорвав край, он вынул полулист бумаги и прочитал:

— Снова Бес? — заморгав глазами, спросил газетчик.

— Да.

— Опять из «Витязя в тигровой шкуре»?

— На этот раз нет. Таких стихов я там не встречал. Судя по всему, это его собственное сочинительство.

— И что это значит? И причём здесь собаки?

— Пока непонятно. Одно ясно: он рядом. И даже сумел узнать в каком купе мы будем ехать.

— Но как ему это удалось?

— Могу предположить, что он следил за нами, а потом справился о нас у вокзального кассира. Однако всё идёт по плану, и нет оснований для беспокойства.

— Простите, но что это за план? Не могли бы вы посвятить меня в его детали?

— Я уже вам всё рассказывал, — устало выговорил адвокат. — И с тех пор ничего не изменилось. Мы едим в Тифлис за вашей редкой маркой. А пока предлагаю вновь сыграть в шахматы. Надеюсь, это поможет вам отвлечься от дурных мыслей.

— Что ж, пожалуй, — согласился издатель, и игра началась.

Толстяков подолгу думал над каждым ходом, и присяжный поверенный, от скуки, то и дело всматривался в вагонное окно.

Состав шёл по самому краю побережья, между скалами и морем. Волны подкатывались почти к рельсам. В лунном свете серебрилась вода. Миновали Чакву, Кобулети, Джумати, Нигоити, Самтреди, Копитнари… Затем началась плоская и однообразная долина Риона. За миниатюрной шахматной доской время летело незаметно. Ардашев выиграл все партии, и расстроенный издатель предложил лечь спать.

Рано утром паровоз притянул состав на станцию Квирилы. Кондуктор объявил, что дальше поезд не пойдёт, но все могут оставаться в вагонах. Нужно было ждать прибытия второго паровоза. Клим Пантелеевич и Толстяков вышли на платформу. Жадно затянувшись папиросой, Сергей Николаевич огляделся, но среди пассажиров никого из знакомых не заметил. Да и адвокат не встретил того самого незнакомца, с которым он разговаривал на пароходе.

Вокзал жил своей жизнью. Громко голосили на своём гортанном языке имеретины, продавая вино в разноцветных глиняных кувшинах.

Чуть поодаль на рельсах стояли сотни серых вагонов-цистерн с керосином. На рельсах кляксами проступали жирные следы нефти. Её едкий запах заполнил всё пространство.

Через три часа прибыл второй паровоз и состав тронулся. За Квирилами дорога потянулась в Месхийские горы, соединяющие Кавказский хребет с Малым Кавказом. За окном мелькали бесконечные кукурузные поля. Два уставших паровоза настойчиво тянули выгоны на Сурамский перевал.

Поезд змеёй извивался среди гор. Из окна можно было видеть не только его голову, но и хвост. Красноватого цвета скалы, зелёные склоны, шумная горная река, залитые солнцем пастбища и редкие аулы пробегали мимо. Мосты на лёгких арках, точно кружева, висели над глубокими безднами и тонкой, но прочной железной ниткой связывали каменные уступы.

Часа через два возникла непредвиденная остановка в совершенно дикой местности. Оказалось, что путь преградил каменный обвал, но рабочие уже заканчивали расчищать дорогу.

Вскоре состав вновь набрал скорость и приблизился к Сурамскому тоннелю. Чтобы удушливая гарь не проникала в купе, подняли окна и тут же кондуктора зажгли лампы. Подземный путь составлял не более четырёх вёрст, но оставил неприятное ощущение у всех пассажиров. А если случится обвал? Оказаться замурованным в длинном каменном мешке не хотелось никому. По напряжённому лицу Толстякова было ясно, что эти пятнадцать минут в тоннеле показались ему вечностью. Но показалось небо, и свет потушили. И вновь поезд сбавил ход и остановился — отцепили первый паровоз, который понёсся назад помогать тащить на перевал следующий состав. Движение продолжилось.

Горы понемногу стали расходиться. На закате открылась розоватая в свете заходящего солнца цепь главного Кавказского хребта. За окнами теперь бежали бесконечные яблоневые сады.

С наступлением темноты показались огни, рассыпанные в кромешной темноте, будто светлячки. Они растянулись, казалось, версты на три. Это был Тифлис. Паровоз пошёл медленнее. Наконец он устало выпустил пар и замер в изнеможении.

Перед платформой высился большой каменный вокзал. Триста двадцать пять вёрст пути лежали позади.

Извозчичья биржа, как и во многих других городах, располагалась на вокзальной площади. До гостиницы «Вентцель» возница затребовал шестьдесят копеек. Не торгуясь, Ардашев и Толстяков забрались в коляску. Пара разномастных лошадок покатила экипаж по мостовой Вокзального шоссе. Минут через двадцать вояжёры уже входили в четырёхэтажное здание лучшего в Тифлисе отеля на сорок номеров.

Присяжному поверенному выдали ключ № 25, а хозяин виллы «Надежда» получил № 26. Подъёмная машина с шумом и лязганьем доставила постояльцев на третий этаж.

Уже в коридоре адвокат сказал:

— Я думаю, Сергей Николаевич, будет лучше, если мы поменяемся комнатами.

— Зачем? — газетчик поднял недоумённый взгляд.

— Хотя бы потому, что пока вы не купите патроны, ваш бульдог бесполезен. А ночью — не дай, конечно, Господь, — всякое может случиться.

— Вы так думаете?

— Этого нельзя исключать.

— Что ж, хорошо, — Толстяков взял чужой ключ.

— И пусть даже коридорный считает, что вы живёте в моём номере. Я зайду за вами через полчаса. Не мешало бы поужинать.

— Да, — кивнул тот.

Уже в комнате Клим Пантелеевич прошёл на балкон и внимательно осмотрелся. Потом вернулся, открыл саквояж и, дёрнув звонок, вызвал лакея.

— Любезный, сорочка должна быть поглажена через двадцать минут. Вот тебе за труды, — он протянул рубль.