Футуроцид. Продолженное настоящее - Андрей Столяров

Однако Элл не может оторваться от развалин Москвы. Ему все кажется, что его работа не завершена, что он упустил в суматохе самое главное – то, о чем будет потом жалеть долгие годы. И он лихорадочно мечется из конца в конец города: зарисовывает, записывает, расспрашивает, собирает мелкие артефакты. Он будто не замечает, что небо с каждым днем становится все мрачней, что за хмурыми тучами уже совсем потерялось солнце, что без теплой накидки наружу уже не выйти и что слякотная земля по утрам стоит в гребнях мерзлых комков. Наконец после ливня, длившегося трое суток подряд, он понимает, что тянуть больше нельзя, иначе им придется остаться здесь до следующей весны, но корабль – так предупредил капитан – их ждать не будет. Как только задует устойчивый самуаль, каноэ устремится на юг, к берегам Океании.

Торопиться заставляет не только погода. За два с лишним месяца пребывания Элла в Москве здесь ощутимо осложняется политическая ситуация. Конкретных деталей местной политики Элл Карао не понимает, но, насколько можно судить, до появления экспедиции тут существовал баланс трех или четырех крупных родовых кланов. Теперь этот баланс расползается: каждый клан пытается использовать «небесных гостей» как козырь в борьбе за власть. Истолковывается в том или ином смысле каждое их слово, каждое передвижение по городу, каждый случайный контакт. Обретает политическое значение каждый их жест. Разговоры с представителями любого из кланов полны туманных и опасных намеков. Уклонение же от разговоров влечет за собой цепь мелких и крупных обид. Неважно, что Элл Карао, глава экспедиции, старается вести себя как можно сдержаннее, ему совершенно не хочется встревать ни в какие политические интриги, но даже случайный взгляд его, случайная интонация служат причиной самых невероятных домыслов.

Обстановка становится напряженнее с каждым днем. В городе уже начинаются мелкие, но тревожные столкновения. Возникает угроза настоящей гражданской войны. И наконец руски-проводники, у которых есть свои тайные связи в Москве, извещают его, что один из кланов, по традиции именуемый «солнцевским», собирается в ближайшее время совершить государственный переворот. Впрочем такие же планы, по сведениям русков, вынашивают еще два крупных родовых клана: «измайловский» и «бирюлевский».

Элл в отчаянии: почему совершенно мирная экспедиция становится катализатором самоубийственного конфликта? Ничего подобного он не ожидал. Ему даже приходит в голову мысль, что и Великая Москва древности погибла именно из-за непримиримых амбиций политиков. И вообще – это причина гибели всех великих цивилизаций.

Однако размышлять на данную тему некогда. У них, чтобы не быть втянутыми в кровавую кутерьму, остается единственное спасение: бегство. Той же ночью экспедиция трогается в обратный путь. На возвышении километрах в двух или трех от города Элл Карао последний раз оборачивается на Москву. Последний раз бросает он взгляд на величественную панораму: серое, тронутое рассветом небо, земляные холмы, тусклая, медленная река, подернутая туманом мороси. Погони за ними, к счастью, нет. И тем не менее Элл ощущает слабое томление в сердце. Он словно предчувствует, что обратная дорога будет нелегкой. К сожалению, предчувствия его оправдываются. Льют затяжные дожди, земля раскисает, тяжело груженные лошади едва-едва вытаскивают из нее копыта. Их приходится то и дело подхлестывать. А через три недели, когда они выходят на земли укров, дождь превращается в хлопья, мерзко тающие на лице. Это и есть тот самый снег. Элл жалеет, что нельзя его как следует рассмотреть на теплой ладони. Попутно обнаруживается еще один любопытный факт. Мелкие озерца, которые им встречаются, покрыты твердой прозрачной коркой, напоминающей загадочное «ситикло». Правда, оно, как и снег, тает в руках. Значит, «ситикло» (местное его название «лёд»), может пребывать в двух состояниях: одно – вечное, сохраняющее твердость даже при высоких температурах, а другое – временное, превращающееся при нагревании в обычную воду. Удивительная трансформация! Опять-таки жаль, что нет времени ее изучить. Здесь, у первых озер, с ними расстаются руски-проводники. Они спешат вернуться домой, пока не закрутилась со всех сторон крупитчатая метель. Теперь экспедиция может рассчитывать только на свои силы – брести сквозь снежную муть, которая с каждым днем становится все гуще и холодней.

Записи в этот период становятся неразборчивыми. Угольный карандаш рвет намокающую бумагу. Однако можно понять, что один из матросов смертельно простужен – ему разрывает грудь кашель, не прекращающийся ни на минуту. Идти он не может, тело у него пылает огнем, приходится устроить его на лошадь, сбросив для этого пару мешков с бесценными образцами. А вскоре происходит настоящая катастрофа. Однажды утром их, промокших, озябших, выдергивает из сна жуткий рев. Картина, которую описывает Элл Карао, ужасна: громадный зверь, тот самый фантастический мохнатый медведь, встав на задние лапы, вперил в них злобный взгляд. Тюки разодраны, лошади исчезли, впрочем одна из них лежит на земле – на снежных развороченных комьях ярко выделяется кровь.

Дальше им приходится двигаться без лошадей. А из собранных в Москве образцов сохранились лишь бутыль «ситикла» (правда, уже пустая) и медальон, которые удалось подобрать. Пропала также часть дневников. Теперь, распределив заново груз, они бредут пешком по бесконечной белой равнине. Через пару дней простуженный матрос умирает, а еще через день простужается сам Элл Карао. Почти три недели пребывает он на грани жизни и смерти – впадает в беспамятство, у него начинается бред, пути по реке он совершенно не помнит, приходит в сознание лишь на борту корабля, когда его начинают отпаивать горячим питьем.

Обстановка на судне, впрочем, тоже не радует. Во время одной из вылазок за припасами команда попадает в засаду: погиб капитан, погиб десяток матросов, потеряны обе лодки, им теперь не высадиться на берег. Из мангровых зарослей доносится торжествующий визг дикарей. Вновь команда требует немедленно вернуться назад. Вновь зреет бунт, предотвратить который удается с громадным трудом. К счастью, начинают уже бродить пласты холодных дождей, и однажды утром вдруг обнаруживается, что мангра пуста: наступила осень, пигмеи, видимо, откочевали на юг. Тогда удается сколотить нечто вроде плота и как раз к возвращению экспедиции запастись плодами и пресной водой. Командование кораблем принимает на себя штурман. А поскольку начинает дуть северо-западный самуаль, он отдает приказ поднять паруса.

Осторожно лавируя, выходит корабль из бухты. Шуршит вдоль борта вода, проваливается вниз, в глубину, илистое темное дно. Ясно, что к этим берегам они уже никогда не вернутся. И потому Элл Карао, к тому времени немного пришедший в себя, сжимая поручень, в одиночестве стоит на корме, пока фиолетовые, мокрого прощального цвета мангровые леса не исчезают за горизонтом.

Чуть больше года прошло с тех пор, как экспедиция покинула Королевскую гавань, чуть больше года отсутствовали они в Океании, а насколько изменилась за это время ситуация в Доме Единого Бога. Нет ни торжественной встречи вернувшихся с края земли, ни тысяч людей, восторженно выкрикивающих «бао-бао», ни почетного караула, ни цветочных венков, ни танцев обнаженных ракхани, ни приема во дворце у Великого тханга. Верный друг Кикколао – кажется, единственный, кто им рад – шепотом, то и дело оглядываясь по сторонам, объясняет, что ровно через три месяца после их отплытия Великий тханг Селемаг ушел в высь небес (иносказательный оборот, означающий погребение), на троне теперь его двоюродный брат Великий тханг Рамулаг, который провозгласил Эру Спокойствия и Процветания. Основой же данной Эры, которую, разумеется, благодарно встретил народ, новый тханг объявил «духовное наследие наших отцов, кое не может быть ни отринуто, ни искажено». Необычайную власть в Ангулаге теперь имеют жрецы, которые строго следят за исполнением старинных обычаев и обрядов. За всякое отклонение от них полагается наказание. Злостных же нарушителей, упорствующих во грехе, стража отводит в Храм, откуда они больше не возвращаются.