Дальше фронта - Василий Звягинцев

В отличие от кадровых «печенегов», которым, по роду занятий, кроме великолепной гибкости и точности движений знатоков всевозможных единоборств, была присуща определенная интеллигентность (многие имели юридическое или иное гуманитарное высшее образование), эти ребята являлись воплощением силы, физической и психической, хотя и рассуждающей, но безоглядной.

Их части заведомо создавались и воспитывались, как смертники. Штурмгвардия должна выполнить любой приказ в любых условиях, не задумываясь о самосохранении. Точнее – задумываясь об этом ровно в такой же мере, как и о сбережении вверенного оружия.

Как пелось у них в строевой песне: «Готовность к смерти – тоже ведь оружье / И ты его однажды примени / Мужчины умирают, если нужно, / И потому живут в веках они».

В идеологический багаж штурмгвардии входила и такая истина, которая сначала Ляхова удивила своей парадоксальностью, а потом, при некотором размышлении, первобытной, прямо-таки библейской мудростью.

«Подразделение выживает, если каждый его боец готов умереть. Подразделение гибнет, если каждый его боец хочет выжить!»

Что тут еще добавишь?

Эти вот офицеры выжили, сходив на тот свет и схлестнувшись с покойниками врукопашную. Двое из группы Щитникова – подпоручики Мамаев и Тарасов погибли. Остальные уцелели, отомстили (если этот термин тут имеет смысл) и без особых рефлексий готовы прогуляться туда еще раз.

А вот возглавлявший бой капитан второго ранга Кедров (из «печенегов») по тонкости своей нервной организации сломался и даже, говорят, удалился от службы в монастырь. Душу спасать и грехи замаливать. Как выразился Щитников, которому в том бою досталось чуть ли не больше всех: «Вообразил, что монахи попадают на тот свет каким-то иным способом. Ему б тогда лучше мусульманство принять».

Значит, решил Ляхов, на этих парней он может положиться полностью. И, не стесняясь, рассказал им о том, что испытал сам, пока они его искали в ближнем Подмосковье.

Таким образом, ядро группы из людей, связанных общей судьбой и общим опытом, сложилось сразу.

Уваров своим внутренним настроем вполне им соответствовал. Что касается пятерых других офицеров, подобного опыта не имеющих, Вадим, на основании выписок из данных службой Бубнова характеристик, мог быть почти уверен, что и они не дрогнут. Присутствовал в глубине их натур некий «ген», отвечающий за скептически спокойное отношение ко всякого рода невероятностям.

Как говаривал уже неоднократно цитировавшийся любимый герой Ляхова: «Я одно время тоже впал в такую мистику, что меня можно было испугать обыкновенным финским ножом».

Рассматривая карту, Ляхов обратил внимание на один интересный момент: случайно ли так вышло, или люди, готовившие их рейд, проявили должную предусмотрительность, выбирая исходной точкой именно Литовские казармы.

На десяток километров в любую сторону от них не располагалось ни одного кладбища. Мелочь вроде бы, но полезная. Известно ведь, что некробионты предпочитают держаться поблизости от двух мест – непосредственной кончины и собственной могилы. Почему, отчего – наукой пока не установлено. Но, учтя этот фактор, не придется лишний раз отвлекаться. На появление же очередного капитана Шлимана рассчитывать вряд ли стоит.

Подводя итог узкого совещания посвященных лиц, Ляхов объявил, что жесткого распределения обязанностей внутри своей опергруппы он устраивать не будет.

Есть руководство, то есть он сам и его заместитель – Уваров, а также вводится должность помощника по хозяйственной части, на которую назначается подпоручик Шаумян. Единственный из всех участников прошлого рейда, он был произведен, в некоторое нарушение обычаев, в следующий чин. Скорее всего, просто для того, чтобы предоставить ему возможность дальнейшего продвижения по службе. Обычные прапорщики такого шанса были лишены.

Левон, пользуясь допущенной Ляховым свободой обсуждения, сам на нее напросился. Он сообщил, что боевые и тактические способности его самые средние. Но в том, что касается общения со всякого рода снабженцами, сообразительности в торговых и иных подобных делах, природной сметливости, прочих господ офицеров значительно превосходит.

– Еще во времена Екатерины Великой и достославного Потемкина моих предков специальным указом, в числе двухсот семей, переселили из Эривани на Азово-Моздокскую линию в целях организации снабжения вновь создаваемых крепостей, развития ремесел и торговли. Где мы и процвели к своей и государственной пользе. Вот говорят – евреи, евреи! Да мы ж не хуже, только поскромнее немножко. Не думайте, господин полковник, я ведь просто исходя из интересов дела. Воевать придется – будем, а в остальное время… Вы же хотите, чтобы все у нас было хорошо? Я тут уже кое-кого из наших нашел…

Возражений ни у Ляхова, ни у Уварова не было. Одновременно решили, что прочие офицеры будут использоваться «для особых поручений», по мере необходимости и с учетом их личных качеств и требований момента.

– Я сумел добиться у полковника Тарханова прямого подтверждения собственных прав полной экстерриториальности, – сообщил Ляхов. – В том смысле, что любые формирования и подразделения армии и иных ведомств на сопредельной территории будут выполнять все мои приказы, относящиеся к заданию. Мы же в своих действиях не подотчетны никому. Но это и на вас, господа, возлагает соответствующие обязанности и особую ответственность. А теперь, Валерий Павлович, пригласите сюда и остальных наших коллег, чтобы они не почувствовали себя ущемленными. Мол, со штурмгвардейцами совещаются, а нас игнорируют.

– Не почувствуют, Вадим Петрович. Я ведь сам «печенег» уже целый месяц, так что могу представлять их интересы.

– Вы пока свободны, – сказал он офицерам. – Озаботьтесь ужином, Левон, а мы с господином полковником еще немного побеседуем… И не болтайте там, о чем у нас речь шла. Когда нужно будет, я сам все скажу.

Офицеры вышли, притворив за собой толстую и вполне звуконепроницаемую дверь.

– Простите меня, конечно, господин полковник, но как ваш заместитель по строевой части не могу не попросить о следующем… – Уваров достал из мятой пачки собственную папиросу. – Старайтесь произносить фразы, имеющие императивный характер либо наедине со мной, либо после тщательного обдумывания.

Вообще-то сказано это было несколько дерзко. Но Ляхов давно на такие мелочи внимания не обращал, поскольку сам дерзил начальству сверх всякой меры. Просто заинтересовался, как штабс-капитан разовьет свою посылку. Сумеет сделать это убедительно – молодец, нет – получит по ушам.

– Потому что вы, господин полковник, при всем моем уважении к вашим наградам и заслугам, все ж таки в настоящем строю мало служили, я ведь не ошибаюсь? А строевые офицеры – народ своеобразный. Иногда слишком много о себе понимающий и в любом случае готовый использовать любые промахи и оговорки начальства для собственной корысти и удовольствия.

Очень быстро они распознают, что вы по характеру человек мягкий и интеллигентный, и начнут вовсю этим пользоваться. А когда вы это почувствуете и начнете гайки закручивать, чтобы порядок навести, обидятся, поскольку сочтут, что вы нарушаете правила игры, пытаетесь отнять уже завоеванные ими законные права. В итоге – не нужные никому трения. Нормальный же строевой командир, даже унтер прирожденный (есть такие, мечта всякого офицера), интуитивно понимает, что, придя в новое подразделение, гайки нужно затянуть сразу и до упора. А уже потом, в меру необходимости и в виде величайшего одолжения, можно их помалу отпускать. Тогда личный состав будет прибывать в уверенности, что жизнь постоянно улучшается, а у вас всегда будет в распоряжении возможность поощрения, лично вам ничего не стоящая… Я понятно обосновал?