Когда я увижу тебя - Евгения Багмуцкая

Я убрал ее руки с плеч и встал:

– Прости, мне пора. Я приеду вечером, отвезу тебя к Кире, отдыхай.

В коридоре я трясущимися руками снял пальто и запутался в нем. Как там у Маяковского – «сломанная дрожью рука в рукав»?[10]

– Саша! – вдруг выкрикнула она горько, стоя в дверях.

Я повернулся к ней – мне не хватило бы слов, если бы я захотел ей объяснить, почему я ухожу, но все внутри меня вопило: «Пожалей меня, пожалей меня хотя бы раз в жизни!» Я лишь спросил, не пытаясь скрыть усталость:

– Что, Лена, что?

– Прости меня наконец! – выпалила она. – Ну сколько можно! Прости меня! Прости!

Она все повторяла и повторяла свое неожиданное «прости», размазывая слезы по лицу, слабая, раздавленная, а во мне не было ничего, кроме любви к ней, стыда за то, что я заставил ее плакать, и недоумения.

– Лена, я простил тебя уже через секунду после того, как ты ушла от меня. Я себя простить не могу, а тебя давно простил.

– Правда? – все еще всхлипывает она, но уже тише.

– Клянусь, – мне совсем невесело, но я почти улыбаюсь.

Она подходит ко мне, словно хочет всмотреться в меня, в мое лицо, понять наверняка, где я ей вру, что я задумал.

– Хорошо, – кивает она и проводит рукой по моим волосам так, словно я ее непослушный ребенок, – теперь мне легче. Можешь уходить. Иди, Саша.

Неприятное ощущение дежавю накрыло меня, но уже через миг я вспомнил, где слышал эти слова: там, на мосту. Я сел в машину и поехал – но не домой, а прочь из города, прочь от нее, от себя. Я не превышал скорость и не пытался ничего с собой сделать, но что-то внутри меня с бешеной силой билось и пыталось найти выход, но выхода тому не было. С каждым днем рядом с ней мне было все больнее, но я не мог остановиться и перестать испытывать эту боль. Здесь, на пустой окружной трассе, на скорости в 140 километров в час, я наконец понял, почему вернулся домой. Только из-за нее. Это было единственное объяснение. Без нее ничего в моей жизни не имело смысла. И тогда, и сейчас.

Киру выписали из больницы, и я приехал его забирать. Лена при встрече обняла меня – я был снова допущен в круг ее друзей. Но, конечно, не настолько близкий, как хотелось. В общении с ней я словно ходил по тонкому льду и боялся лишний раз ступить и проверить: что, если она оттолкнет меня? Удивительное чувство: ведь однажды эта женщина уже была моей, я уже пробирался к ней в палатку на фестивале, сквозь осенний дождь, внезапные признания и закипающий чайник на кухне, сквозь ее молчание и мою дрожь – и вот начинай все сначала, будто ничего и не было.

И все же меня не покидало ощущение, будто что-то вернулось. Время отмотало пленку назад. В прежнем составе, вчетвером, мы собирались по вечерам у Киры. Так же шутили, играли в настолки, смотрели кино, мы с Кирой возились с гитарными примочками, а Лена с Соней шептались на кухне, то и дело взрываясь приступами смеха. Но незримое расстояние, стена между мной и Леной – все равно ощущалась. Казалось, можно потрогать воздух, наполненный страхом и сожалением, моим желанием и ее отстраненностью. Но я продолжал хвататься за любую возможность стать ближе – смеялся над ее шутками, ловил каждое слово, движение, взмах ресниц. Ни одно выражение ее лица не ускользало от моего внимания. Иногда мне казалось, что я слышу ее дыхание и пытаюсь дышать с ней в такт. Никогда еще я не был так жалок, разве тогда, когда только полюбил ее и ждал звонков и ночных визитов в надежде, что однажды она приедет не для того, чтобы рассказать мне о своем очередном романе, а чтобы остаться со мной. Но несмотря на отчаяние, я чувствовал, что снова счастлив. Я снова жив.

Наступила весна – невероятная, сумасшедшая. То ли я отвык от харьковского тепла, то ли в этом году природа действительно отыгралась по полной. Часто, оставаясь один, я садился в машину и уезжал за город – к зеленым, словно нарисованным гуашью полям. Никогда не замечал в себе страсти к пейзажам, но сейчас мне все чаще хотелось дышать этим всем, будто я изголодался по воздуху, по пространству вне города, по свободе. Так крепко я был заперт в собственной голове с не нужными никому, кроме меня, чувствами. Однажды я набрел на кусты сирени, и одного вдоха было достаточно, чтобы закружилась голова, – аромат сирени всегда ассоциировался у меня с Леной. Черт знает почему, может, это какие– то женские хитрости, духи или гель для душа. Иногда я лежал, уткнувшись в ее затылок, и долго пытался разобрать букет запахов на ее коже и волосах – легкий аромат мускуса, нотка сандала, сладкая ваниль. «Что из этого твое, – думал я, – что на самом деле твое, что скрывается под всем этим?» Но когда я целовал ее, то чувствовал только сирень. Я даже прозвал ее шутя Сиренкой, и это было единственное прозвище, против которого Лена не возражала. Не сдержавшись, я сорвал несколько веток, сел в машину и поехал к Кире. Я думал о том, как попрошу Соню поставить ветки в вазу, как придет Лена и увидит этот дурацкий букет, и поймет, что он был собран для нее. Непонятно, на что я рассчитывал, конечно, но я меньше всего думал о том, как она однажды окончательно перестанет уважать меня за мою слабость. Возможно, потому, что в глубине души я знал – она никогда не станет меня осуждать за то, что я люблю ее.

Я совсем не был готов к тому, что дверь мне откроет Лена. Смущенно улыбаясь, она объяснила, что Кира и Соня ушли в кино, и пригласила меня зайти и вместе их подождать. Мы оба испытывали неловкость, как все, кто когда-то были вместе, а теперь пытаются дружить. Я протянул ей свой нелепый букет, и она заулыбалась, сразу разгадав намек, но ничего не сказала. Она вообще была на удивление молчалива и задумчива, и мне ничего не оставалось, как, усевшись на кухне, начать расспрашивать ее о работе, общих знакомых, о ее дуэте с горе-гитаристом.

– Нет больше дуэта, – грустно сказала она.

– Почему? Круто же было!

– Ого, а ты слышал, да? – встрепенулась она, смущаясь и в то же время сгорая от любопытства. – И как тебе? Понравилось?

– Интересно мое мнение? – мне льстило ее смущение.

– Ну, ты же музыкант.

– Музыкант из меня, мягко говоря, никакой.

– Ложная скромность, и ты это знаешь. Заметь, что от разговора обо мне мы плавно перешли к обсуждению твоих талантов.

Такая Лена, по-доброму язвительная, была хорошо мне знакома.

– Ладно, давай серьезно. Я был на твоем концерте зимой. Потом не решался, потому что мне понравилось то, что ты делаешь. И в то же время очень обидно, что в этом нет никакого моего участия. В музыкальном плане, – я чуть подумал и, осмелившись, добавил: – И вообще.

– Твое участие больше, чем ты можешь себе представить.

– Например?

– Например, я рассталась со своим гитаристом, потому что он даже близко так хорошо не играет, как вы с Кирой, и не слышит меня так, как слышали вы друг друга. Я провела сотни часов на ваших репетициях. У меня есть четкое представление о том, как должны общаться между собой музыканты. Высокая планка. И на меньшее я не согласна.