Первая формула - Р. Р. Вирди

по лицу, проложив себе ту же дорожку, что и плевок Махама. Засопев, снова вытерся подолом рубахи, сознавая, что чище от этого точно не стану.

Ужасно, когда ребенка лишают прошлого, молчат о его родителях. Нет ни одной ниточки, которая связывала бы тебя с другим человеком. Работа не в счет. В душе – полная пустота. Ты один в мире, да еще и ничего толком собой не представляешь… Можно сойти с ума.

Фамилии своей я не знал, лиц родителей не помнил, голосов – тем более. Никаких воспоминаний о материнских ласках, о родных запахах… Только и остается, что думать: ты рожден для работы в театральном трюме. А ведь все иначе! Я появился на свет, чтобы существовать в мире фантазий и сказаний – и как раз этой возможности меня лишили. Приходится лишь слушать да наблюдать.

В желудке возникла гулкая пустота, правда, уже иного рода. Я приложил руку к животу. Вымотался. Возбуждение схлынуло, и на смену ему пришел голод, а утолить его нечем.

Откашлявшись, я подавил горький всхлип. Усталость взяла свое: пора лечь в кровать – и сон заменит еду. Решение казалось разумным. В конце концов, во сне мы забываем и горести, и боли нашего мира. И терзающий голод тоже.

Я в который раз осознал, что пока еще совсем мал, и обширное помещение трюма напомнило мне об этом с удвоенной силой.

До потолка не дотянешься – от пола до сцены запросто уместятся шесть таких мальчиков, как я. Стены сложены из огромных грубо обработанных камней размером побольше моей головы.

Приспособления, добавлявшие достоверности идущей наверху пьесе, по сравнению с тощим детским телом выглядели отвратительными чудовищами. Решительно все здесь подчеркивало мою незначительность.

Вот о чем говорил Махам; на то же невольно намекал и Халим.

Я потряс головой, пытаясь избавиться от грустных мыслей, и побрел к дальней стене. Здесь никакого оборудования не было, и я, насколько мог, поддерживал в этом углу чистоту.

Из трещин в каменном полу торчали деревянные балки с укрепленными небрежно залитым цементом основаниями. По их верхушкам шли плоские доски, образовывая под потолком грубую площадку. Никаких лестниц для того, чтобы забраться наверх, в трюме не имелось.

Впрочем, в одной из деревянных колонн там и сям торчали могучие – толщиной не меньше пальца взрослого мужчины – гвозди. Добыл я их (а если говорить прямо – украл), порыскав в куче материалов для сценических декораций, что закупил Халим. Забить гвозди в балку было далеко не просто. Вместо молотка приходилось пользоваться кирпичами, которые после нескольких ударов разваливались. Так что новые кирпичи мне требовались то и дело; на их поиски уходило немало времени.

В конце концов я оборудовал подходящее местечко в своем трюме, куда точно никто не сунул бы свой нос. Здесь было безопасно, и хозяином здесь был я.

Я уцепился за один из гвоздей и поморщился, когда тот зашатался. Тело отчаянно сигналило, что кормили меня последнее время не очень, а вот согнувшийся гвоздь говорил об обратном. Я вскарабкался наверх по самодельной лестнице, стараясь не обращать внимания на вонзающиеся в голые пятки шляпки гвоздей. Сколько бы я ни залезал на свою площадку, привыкнуть к неизбежной боли так и не смог – твердые мозоли на ногах защищали не очень. Добравшись до площадки, я подтянулся и перекатился на спину.

Наконец можно спокойно вздохнуть. Натруженные руки и спина потихоньку расслабились. Передышка будет недолгой – тут я никаких иллюзий не питал. Завтра утром все тело снова будет ломить, как у грузового мула. И все же сейчас меня окутал покой.

Ссадины на лице жгло огнем, но я отбросил в сторону мрачные воспоминания о кулаках Махама и уставился на заключенное в аккуратную двойную раму окно под потолком. Под ним шел длинный подоконник. Мной овладело искушение подняться на ноги и ухватиться за его край.

Совсем небольшое усилие – и можно будет бросить взгляд в тот мир, что лежал за стенами трюма.

Мир, о котором я знал немногое и о котором, по мнению знакомых, вряд ли много узнаю.

Усталость взяла верх над внезапно вспыхнувшим желанием, и я перевернулся на бок. С месяц назад мне удалось разжиться парой старых мешков со всякой всячиной, что валялись у запасного выхода из театра. Постель не самая удобная – их содержимое во время беспокойного сна то и дело образовывало ямки. Горловины завязать было нечем, поэтому из мешков то и дело вылетали облачка пыли и мелких опилок. Иногда наружу вываливались обрезки волос и лоскутки ткани. Что делать – хорошей набивки для матраца у меня не имелось.

Тщательно расположив самодельные тюфяки, я устроился на ночь и вслепую зашарил руками, разыскивая лоскутное одеяло. Нащупав, натянул его на себя. Грубая материя защекотала лодыжки – как ни крути, полностью спрятаться под коротким куском ткани не удавалось. Я вновь вздохнул, смирившись с неудобствами.

Так или иначе, скромная кровать стала моим настоящим домом – домом под потолком театральной сцены. Именно здесь рождались мечты, здесь я ощущал свободу, отсюда начинал странствовать по мирам, где никто не знал о позорной тайне моего рождения. Здесь не было каст, не было людей, которым на меня плевать с высокой колокольни.

Порой защиту от враждебного мира находишь лишь в мечтах.

В кровати с меня спадали оковы, становились доступны любые легенды, мифы и приключения.

Я перевел взгляд на окно и тут же закрыл глаза, задумавшись о том, что обещает грядущий день. Возможно, удастся произвести впечатление на Халима? Вдруг проявлю прекрасные способности лицедея и вознесусь из трюма наверх, на сцену? Я замечтался и уже начал погружаться в сон, когда резкий звук со стороны окна заставил меня вскочить на постели.

Еще звук – тонкий скрип камня по стеклу…

Кто-то стоял у окна.

9

Обещание истории

Многим детям свойственно испытывать ночные страхи. В самый глухой час твое сердце сжимают невидимые ледяные пальцы. Холод проникает в каждый уголок тела, пока ты не замерзнешь окончательно. Над тобой нависает нечто неведомое; еще шаг, и оно тобой завладеет. Страх не имеет формы, однако детское воображение быстро лепит из него жуткое чудище.

Мое тело напряглось, словно доска, и я проклял одеяло, под которым не скроешься с головой.

Шум за окном стал тише, превратившись в легкое постукивание. Тук-тук-тук. Стучали через равные промежутки вре-мени.

Наконец я понял, в чем тут дело, и страх отступил. Вскочив на ноги, нащупал рукой стену, где специально устроил