Я – доброволец СС. «Берсерк» Гитлера - Эрик Валлен

Наконец мы прибыли к «Штадтмитте». На всей Лейпцигер-штрассе, одной из самых знаменитых улиц мира, не осталось ни одного неповрежденного дома. Когда-то здесь сверкали разноцветные рекламы, дорогие товары самых знаменитых фирм мира лежали в витринах роскошных магазинов, привлекая внимание фланирующих богатых бездельников и торопящихся финансистов и бизнесменов. А теперь все стало серым и тусклым, остатки железных конструкций напоминали обглоданные скелеты, согнувшиеся над дымящимися грудами битого кирпича.

Внизу, на станции подземки, вперемежку толпились рядовые и генералы СС. Я сумел найти унтерштурмфюрера из нашей дивизии, который передал мне приказ следовать вместе с бронетранспортерами в Грюневальд, где располагалось подразделение снабжения, и ждать там дальнейших приказов. Как можно быстрее мы помчались на запад. Мы пересекли разгромленную Постдамер-платц, разорванное сердце Берлина, Тиргартен-штрассе, некогда знаменитую своей дубовой аллеей, но теперь эти дубы валялись на земле, иссеченные осколками. Мы поехали вверх по Курфюрстендамм. До войны кафе на этом бульваре были полны гостей со всего мира, которые гуляли по его узорной мостовой мимо роскошных магазинов и ночных клубов, известных своими прекрасными женщинами. Все это было снесено жестоким кулаком войны. Мы проехали через Халензее к Хундекеле в Грюневальде. Там, в лесу вокруг озера, мы нашли наш взвод снабжения.

Мы прибыли туда уже в сумерках и только к вечеру следующего дня соединились со своими товарищами, сражавшимися в Нойкельне. В действительности я задержался в тылу, пытаясь собрать вместе солдат минометных взводов полков, которые больше не существовали. Имея четыре бронетранспортера и 20 человек, я вернулся в город. Среди них были мои испытанные ветераны Краус, Лейзеганг и Линденау, который смог переплыть канал Тельтов и ночью добрался до нашего расположения.

Остатки нашей роты вели уличные бои южнее Герман-штрассе. Мы прибыли туда на бронетранспортерах, и я спустился в подвал, где Шварц расположил «штаб роты» – одного связиста, чтобы получить инструкции. Шварц сидел на ящике из-под сахара и изучал карту Нойкельна при свете керосинки. Его лицо было багрово-красным. На другом ящике перед ним стояла бутылка «Данцигер Голдвассер», причем почти пустая. Шварц был пьян. Дрожащим пальцем он ткнул в перекресток:

– Вы со своими минометами займете позиции здесь. Держите Герман-штрассе южнее Штейнметц-штрассе и парк в Риксдорфе под огнем.

– Но удержаться там невозможно. Иван контролирует часть Герман-штрассе и просто перестреляет нас.

– Не собираетесь ли вы отказаться от выполнения приказа?! Теперь я командую! – рявкнул Шварц.

– Хорошо, но выйди сам и посмотри, черт тебя побери!

Он поплелся следом за мной по лестнице и выглянул на улицу, где плясали тени разрушенных домов, пожираемых огнем. Как только мы дошли до угла Герман-штрассе, над нами просвистел снаряд и с грохотом разворотил асфальт буквально метрах в двадцати сзади. Мы быстро спрятались за угол, и Шварц сразу изменил свое мнение относительно того, пригодна ли эта позиция для минометов. Мы должны были оставаться на нашей стороне улицы, не выгружая минометы из бронетранспортеров. Шварц забрал Вальтера Лейзеганга в качестве посыльного и вернулся в подвал.

Чтобы вспышки наших выстрелов не были заметны с воздуха, мы стреляли специальными беспламенными зарядами. Телефон, который связывал нас с наблюдателем, стоял в подвале. Там расположился Эрих Линденау вместе с перепуганными и взволнованными жителями, которые жались по углам.

В небе зазвучал знакомый стрекочущий звук русского самолета-разведчика. Солдаты с присущим им юмором дали ему сразу две клички: «Железный Густав» и «Кофемолка». Первая кличка родилась потому, что этот самолет, подобно придирчивому фельдфебелю, совал свой нос повсюду, летая взад и вперед, и не обращал внимания на самый сильный зенитный огонь. Второе прозвище приклеилось к нему из-за характерного звука мотора, напоминающего потрескивание старой кофемолки. Он мотался над нами на высоте не более 100 метров и все искал и искал. Может быть, нас?

Вместе с Краусом я спустился в подвал к Линденау, и больше я ничего не помню. Мы только шагнули на первую ступеньку лестницы, ведущей в подвал, как внезапно на нас рухнула вся стена. Тугая воздушная волна ударила по шлемам, и нас засыпало битым кирпичом и досками. Краус сразу вскочил на ноги. Взрыв произошел чуть сзади, прямо среди наших машин! Сначала Краус невольно скатился вниз, но тут же поднялся обратно, целый и невредимый. Я тоже попытался встать на ноги, но это у меня не получилось.

Из бронетранспортеров, стоявших на улице, доносились крики и стоны, грохот взрывающихся боеприпасов, но к ним примешался истерический женский крик из подвала.

Проклятие! Что бы это могло означать? Я никак не мог встать на ноги. Наконец Краус взял меня под руку и помог мне. Мой мундир стал серым от бетонной пыли и был разорван в клочья. Мои мягкие офицерские сапоги, которыми я так гордился, также были полностью разорваны. Еле держась на ногах, я смог спуститься по разрушенным ступенькам к Линденау. Боль отдавалась в моем левом бедре, когда я касался его рукой. Нога была влажной от крови, и боль стала гораздо острей. Я был ранен. Большая, открытая рана через все бедро. Позади меня продолжали рваться наши боеприпасы, но крики немного ослабли, а потом стихли.

– Смотрите! Я ранен, – сказал я и показал Краусу и Линденау свою окровавленную руку.

Они подхватили меня за талию, и, обхватив их руками за плечи, я начал подниматься по лестнице, прыгая на одной ноге через груды камней. Наши бронетранспортеры превратились в груду металлолома! Они горели, и повсюду валялись мертвые солдаты. Весь взвод, а это приблизительно 20 человек, был уничтожен! Взрывы мин все еще продолжались, но крики прекратились. Держась за моих верных товарищей, я прохромал вдоль домов на Герман-штрассе, а затем мы повернули за угол вниз, к подвалу Шварца. Там я лег на пол. Краус и Линденау стянули с меня сапоги и брюки, в то время как Шварц и Вальтер Лейзеганг принесли для меня бутылку шнапса, из которого я сделал пару глотков, чтобы хоть немного прийти в себя. Но, несмотря на это, я чувствовал себя совершенно слабым и кровь текла не переставая.

Причиной моей глубокой раны стали осколки бомбы, сброшенной «Железным Густавом», который неслышно крутился у нас над головами. Я мог засунуть в рану несколько пальцев. Вальтер сунул мне в губы сигарету, после того как меня положили на пол, а Краус сделал какую-то повязку, которая за считаные секунды впитала мою кровь. Алкоголь и слабость вогнали меня в довольно приятное полузабытье. Напряженность улетучилась, и я подумал: как же хорошо лежать вот так, неподвижно, и ни о чем не думать. Потребовалось довольно много времени, чтобы мне нашли носилки.

За это время российская артиллерия снесла половину нашего дома, а здание, стоящее рядом с нами, вообще было разрушено, поэтому его жильцы, сидевшие в подвале, были вынуждены пробивать себе проход к нашему подвалу через подвальные стены своего дома. Они в панике бегали туда и обратно и каждый раз вскрикивали от грохота очередной взорвавшейся бомбы или снаряда, долетевшего сверху. Я лениво слушал этот шум вполуха. Наши солдаты попытались успокоить их, но, очевидно, у них ничего не получилось.