Королю червонному - дорога дальняя - Ханна Кралль

Младшая дочь приезжает в Польшу. Они со Славеком Б. осматривают деревянное станционное здание, рельсы — настоящие (по ним и сегодня идут поезда), настоящий товарный вагон. Славек Б. хочет поставить гигантские мацевы[41]с названиями лагерей и высокую переломленную колонну. В еврейской символике такая колонна означает оборвавшуюся человеческую жизнь. На колонне — пятая заповедь: «Не убий». Между станцией и пятой заповедью — туннель, в котором будут выставлены вещи, оставшиеся от лодзинских евреев. Очки, ключи от квартир, фотографии — и фамилии, десятки тысяч фамилий. Дочь покупает тетрадь — на всякий случай, вдруг придется что-нибудь записывать.

Марыся, жена Славека Б., встречает их на вокзале. Стол уже накрыт к ужину, сын Марыси и Славека режет помидоры для салата. Марыся и младшая дочь садятся поболтать вдвоем. Сын зовет — пора делать соус для салата. Марыся бегает в кухню и обратно. Хочет что-то попробовать — готово ли? — то ли соус, то ли мясо. В спешке кусочек попадает не в то горло. Приезжает скорая. Врачи пытаются спасти Марысю. Но Марыся умирает.

Если бы не табак и не Вена (эта мысль будет приходить ей в голову все чаще), она погибла бы в подвале вместе со своей матерью.

Если бы она не бежала из Губена, то умерла бы от тифа вместе с Янкой Темпельхоф.

Если бы младшая дочка не поехала в Польшу…

Если бы не этот ужин…

Если бы Марыся не стала пробовать…

Если бы не памятник…

Если бы не лодзинское гетто…

Младшая дочь записывает в тетрадь имена Сохачевских. Это была большая семья, в туннеле они значатся в нескольких списках. В Хелмно-на-Нере увезли супругов Меера и Песю, их дочерей Толю и Голду и внука, младенца Ицека. Чуть позже уехали Ривка с братом Мойше, сестрой Рухлей и двумя дочками-близнецами, Ханой и Любой. И еще Давид с тремя внуками — Рохной, Хаей и Давидом.

Младшая дочь не знает и никогда не узнает, был ли кто-то из этих мужчин мужем тети Гумы. И стал ли он раввином. И успел ли осесть в тихом спокойном городке.

В день ее рождения дети устраивают праздничный обед. Собираются все: дочери, внучки, зять, нет только внучки-солдата — не дали увольнительную. Внучка стоит сейчас на каком-то пограничном посту. Впускает в Израиль палестинцев. Каждый палестинец заверяет внучку, что идет на работу, а она должна угадать, кто действительно собирается работать, а кто способен взорвать себя вместе с автобусом, рынком или рестораном.

Ей бы хотелось дать внучке какой-нибудь совет — не на предмет палестинцев, а вообще. И ее приятелю-студенту тоже. Он стоит у металлоискателя. Это самая опасная работа во всем Израиле, потому что в случае теракта такой человек погибает первым. Ей хочется дать несколько полезных советов всем собравшимся за ее столом — советов, как выжить. Уж что-что, а это она умеет. Она — без преувеличения — выдающийся специалист по выживанию.

Она сидит на почетном месте.

Все с нею очень заботливы, вот только она не видит их и к тому же не понимает, потому что родные и гости разговаривают на иврите. Время от времени они спохватываются и переходят на английский. Пускай она что-нибудь скажет, она ведь учила язык целых три месяца.

— Даже если ошибешься, ничего, — подбадривает ее внук.

Вообще-то она и без ошибок может.

— High above the city, on a tall column, stood the statue of the Happy Prince… Оскар Уайльд, — добавляет она гордо. — У меня был великолепный учитель (wonderful English teacher), но через три месяца…

Она не знает, как сказать по-английски «повесился», они этого не проходили. Ну и хорошо: учитель, который столовался у пани Шварцвальд, — неподходящая тема для праздничного стола. Впрочем, как и сама пани Шварцвальд. (А как по-английски «яд»? Она тоже не помнит.)

— Так что случилось через три месяца? — спрашивает внук.

— Ничего, учитель отказался от уроков.

— Жалко, — говорит внук.

Так вот, советы. Выдающийся специалист по выживанию хочет дать своим родным ценные указания. Все они опробованы на себе, основаны на богатом личном опыте.

Например:

следует покрасить волосы,

следует изменить голос,

следует смотреть спокойно и уверенно,

не следует ставить сумочку по-еврейски, отжимать тряпку по-еврейски, молиться Деве Марии по-еврейски,

следует заключить с Господом Богом договор,

следует добросовестно соблюдать условия этого договора,

следует слушаться даймониона, следует…

— Бабушка, почему ты смеешься? — спрашивает внук.

Они снова переходят на иврит. Кажется, обсуждают Славека Б. и стоит ли младшей дочери перебираться в Польшу. Славек Б. просит, но она не хочет расставаться с детьми. У нее четыре дочери, кстати, — поразительно похожие на тех четырех сестер.

Она начинает считать — в уме, по-польски.

Две тысячи пять минус тысяча девятьсот сорок два… и прибавить тридцать один… сколько получается? Девяносто четыре? Матерь Божья, Геле было бы столько?! Тогда Тусе девяносто два… А Шимеку? Ничего себе, семидесятилетний Шимек!

[42]

Она сидит во главе стола. Где всегда сидела мать… Отец должен сидеть напротив. Хочется надеяться, он не стал бы рассказывать о женских улыбках. Уж лучше бы о новом цвете спектра. А еще лучше — пускай объяснит, как можно было взять и пойти к ним. К немцам! Добровольно!

[43]