Любовь? Пожалуйста!:))) - Владимир Колотенко

Семен берет чашечку и отпивает глоток.

– Все это так себе, фривольное чтеньице… Вы пишете о чем-то надуманном, о неживой жизни, вялых угловатых людях. Меня вы изображаете каким-то отбросом, выкидышем общества. А ведь я живее, чем вы думаете. Я могуществен, как Геракл, умен, как Сократ, и простодушен, как Иисус! А вы видите во мне какого-то бомжа, неудачника и ублюдка. Даже ваша Настенька разглядела…

– Замолчите!..

– Да не дергайтесь вы… Ваша рана глубока, но лечить вас можно только кнутом, каленым железом. Я надеюсь, что у вас достанет ума…

Господи, как же он отвратителен, как жесток.

– Ваша Настенька…

Он на секунду умолкает, поднеся чашечку ко рту, делает вид, что отпивает глоток, и изучающе смотрит на меня. Я тупо рассматриваю свою руку.

– Вы не найдете на свете женщины, способной устоять против силы денег, противостоять похоти. Ради обезьяньего торжества они готовы на все. Противостоять искусу быть почитаемой так же противоестественно, как запретить зеркалу отражать вашу кислую физиономию, когда вы недовольны собой. Настенька – ваше зеркало, но разбить его у вас не хватает сил. А у вас ведь нет времени, вы не мальчик. Нам нужно работать по двадцать часов подряд, а в оставшееся для отдыха время работать вдвое продуктивнее. У вас есть талант. Он есть у многих. Нужно только дисциплинировать ум. Вы можете возразить, что жизнь не имеет смысла. Это верно. Но для мужчины зеркалом является его дело, которому он должен служить истово, яростно. Инфантилизм в вашем возрасте, знаете ли…

Теперь Семен читает свою проповедь, как священник. Голос его приобрел бархатные тона, голова высоко поднята, взгляд мудрых глаз устремлен на меня, мне даже немного жутковато под этим взглядом. И я сдаюсь. Я успокаиваюсь и теперь слушаю его так, будто слушаю самого Бога.

– Я разбил ваше зеркало. У вас кишка оказалась тонка. Я взял на себя этот труд, когда разуверился в вас, разуверился в том, что вы способны отречься от всего ради работы. Я повторяю – вы талант, но вас нужно стегать розгами, погонять кнутом… Я взял вашу Настеньку обманом. Я обещал увезти ее, и она, дура, поверила. Уговорить женщину…

– Мразь…

Злой звук раздается за моей спиной как шипение змеи. Я невольно втягиваю голову в плечи, чтобы этот шершавый шепот не исцарапал мою лысину, но ничего не происходит. Я вижу только глаза Семена, устремленные поверх моей головы, его спокойный, ровный, уверенный взгляд.

Теперь тишина.

Затем я слышу, как за моей спиной хлопает дверь. Это Настя. Она стояла за дверью и слышала разговор. Я вскакиваю и бегу за ней.

– Настя!

Ей некуда деться, она заходит в мой кабинет, я за ней.

– Настя…

– Оставьте меня все!..

Она падает на диван и, уткнув лицо в плюшевую подушечку, плачет, трясясь всем тельцем.

Я подхожу.

– Уйди. Я ненавижу тебя, ненавижу…

– Настенька…

– Не прикасайся ко мне…

Милые плечи, шелковые волосы.

– Я просила, просила тебя не приводить в дом этого… этого…

Она не находит подходящего слова.

– А теперь – все! Убирайся!

Она вскакивает и со своими кулачками набрасывается на меня, лупит меня, ненавистно сверкая глазами.

– Вон!

Я виновато молчу, понурив голову. Но в чем, собственно, я виноват? Всем нам нужно осознать происшедшее, с чем-то смириться, что-то предпринять.

Я хочу успокоить ее.

– Не трогай меня, вон!

Она увертывается из-под моей руки и выскакивает из кабинета. Через минуту она влетает с ружьем наизготовку. Я оторопело смотрю на нее.

– Уходи, иначе…

– Настя…

Я делаю еще одну попытку пробиться в ее сознание. Это – истерика, ей нужно дать возможность прийти в себя. Я вижу, как она своим пальчиком взводит курок, чего-то ждет секунду-другую и вдруг, закрыв глаза, нажимает спусковой крючок.

Щелк.

А у меня млеют ноги, холодеет сердце. Ни единой мысли не приходит в голову, только страх.

Ружье не заряжено, потому-то я и жив. Выстрел прогремел лишь в моем воображении.

Это конец, край.

Настенька опускает ружье на пол, присаживается на краешек дивана и, обняв голову руками, только покачивается, как полоумная. Как мне быть? Что делать?

Разве нет ответа на эти вопросы? Этим беззвучным выстрелом Настя разнесла вдребезги наше “мы”.

Мы оба теперь мертвы.

Я ухожу, да, ухожу. Прощай, прошлое…

Я выхожу из подъезда и, не зная куда себя девать, некоторое время стою в раздумье.

Кто-то окликает меня, но у меня нет никакого желания ни с кем встречаться, мне не хочется вступать в разговор, отвечать на ничего не значащие вопросы. Куда теперь? – вот единственный вопрос, который я задаю сам себе.

В кафе, где я впервые повстречал Семена, ничего не изменилось. Не успеваю я сесть за свой столик, подлетает мой старый приятель – официант, который запросто говорит мне “ты”:

– Батюшки-ба! Кто пришел! Где ты пропадал?..

Мы сидим и толкуем о жизни, как сто лет назад, и уже через час-полтора его беспокоит, как я доберусь в таком виде домой.

– Тебя отвезти?

– Я сам…

Земля под ногами, конечно, качается, но дорогу домой я помню превосходно, дорогу к дому, где живет моя Настенька. Она будет мной недовольна: “Опять нализался…” А я выпил-то всего-ничего…

Когда я, наконец, переступаю порог и вхожу в квартиру, я не верю собственным глазам… Нет, этого не может быть… Надо же так напиться. Но у меня хватает сил поднять трубку и набрать номер:

– Приезжайте немедленно…

– Итак, Андрей Петрович, вы утверждаете, что выстрелили в потерпевшего с близкого расстояния?

– Я отвечал на этот вопрос трижды.

– Примерно с какого расстояния?

– Ружье оказалось заряженным.

– Вы это сделали из ревности?

– А как бы вы поступили?

– Вы поняли мой вопрос?

– Да. Примерно метров с трех-четырех.

– Расскажите еще раз, как это произошло.

Вторую неделю эта жаба выуживает из меня сведения об убийстве Семена. Его дурацкие вопросы (“Вы это сделали из ревности?”) просто бесят меня. Ему, вероятно, неведомо чувство ревности, вот он и спрашивает. Женщины наверняка не баловали его своим вниманием. Я думаю, что нет такой дуры, которая желала бы только взглянуть на этого головоногого моллюска.

Господи, какой урод!

– Вы все-таки утверждаете…