Любовь? Пожалуйста!:))) - Владимир Колотенко

– Знаете, я позволил себе…

– Вижу.

Это свое “вижу” я произношу сухо и зло. Я не понимаю, почему я злюсь. Мне бы поблагодарить Семена за искренность. Не каждому дано восхищаться успехами других.

Но разве Семен восхищен? И почему я решил, что мне сопутствует успех?

– С каждой страницей вы пишете все лучше, но еще так много неточностей, витиеватостей… Вы просто плохо знаете русский язык.

Иногда мне хочется влепить Семену пощечину. И все же мне больше всего на свете хочется сейчас схватить эти испещренные зеленью листки и упасть в удобное кресло: чем же так плох мой русский?!

– Да, приходила Настя…

Мне хочется ухватить Семена за бороду, сказать ему что-нибудь этакое… Как ему досадить?

При упоминании имени Насти все мои гаденькие желаньица тут же исчезают.

– Настя?

– Ага… Она…

– Ушла? Куда?

Семен только пожимает плечами и, не удостоив меня даже взглядом, берет очередной листик, над которым тоже нависает угроза расправы.

Он читает.

Илья несет чай. Одну из чашечек он предлагает мне, и у меня снова мелькает мысль о том, что уж очень по-хозяйски он здесь себя чувствует. Надо сказать, что и я иногда прихожу домой как в гости. Убеждение в том, что с тех пор, как Семен с Ильей вторглись в наш дом, его тихому семейному уюту грозит беда, все чаще стало просачиваться в мое сознание. Тревожит и то, что Настенька всерьез задумала показать свои коготки. Разве она ревнует меня к Семену? Еще три-четыре денька, и он будет совсем здоров. А упускать возможность вместе с ним поработать над рукописью было бы глупо.

И все же розовую гладь наших с Настенькой отношений затуманила легкая пелена тайной недосказанности. По стеклу пробежала трещинка отчуждения, избавиться от которой, я знаю, уже невозможно. И все же я надеюсь, что с выходом моего романа…

Горячий янтарь чая обжигает губы, и я с наслаждением тяну глоток за глотком. Все образуется, думаю я, все устроится.

– Вот вы тут пишете…

– Она ничего не просила передать?

Семен словно не слышит меня, даже не поворачивает головы. Он только какое-то время ждет, чтобы я мог задать свой вопрос и, не отвечая, продолжает:

– Вы пишете: “Странно, что прожив столько лет, он не создал себе имени. Он всегда умерен в наслаждениях, которые считает пустыми и мимолетными, отрешился от наиболее разорительных потребностей, которые так настойчиво навязывает общественное мнение. Его не тревожит успех. Ведь для того, чтобы иметь смелость произносить великие истины, нужно быть независимым от успеха. Он умеет радоваться малому, понимая, что настоящая радость сурова…” Все эти ваши обветшавшие назидательные истины…

Он снова поучает меня.

Мне стоили немалого труда каждая мысль, каждое слово, и что же?! Все это старо как мир! А что в этом мире ново? И разве так уж плох мой русский? Да ни капельки! Я едва сдерживаю себя, чтобы не дать волю своему возмущению. И вдруг думаю о том, что Семен, старательно прикрываясь критикой рукописи, уходит от разговора о Настеньке.

Да или нет? Или это моя чрезмерная подозрительность? И что еще хуже – мое разгулявшееся воображение требует удовлетворения: что-то между ними произошло. Что?

– Настя не сказала, когда придет?

Я настойчиво возвращаю его внимание к Насте. Я хочу видеть его глаза, слышать его голос, когда он произнесет ее имя.

– Да что вы прилипли ко мне со своей Настей?! Ничего она не просила, ничего не передавала…

Вот я вижу его блеснувшие глаза, чувствую на себе их колючий взгляд. Сощуренные в сиюминутном гневе веки, раздраженный голос… Все это длится секунду-другую. Его недовольство проявляется и в том, что он еще не прикоснулся к чаю, который Илья так старательно приготовил и поставил перед ним. Всего этого достаточно, чтобы я пришел к убеждению: Семен терпеть не может Настеньку.

– Пигалица…

Еще одно подтверждение этой мысли.

Теперь – пауза.

Мы, словно сговорившись, берем свои чашечки с чаем и молча отпиваем по глоточку.

На неприязненно-пренебрежительное словцо мне стоило бы возмутиться, но я пропускаю его мимо ушей. Я прекрасно понимаю, что это не так. Его раздражение только ласкает мой слух, и тешит взбудораженное самолюбие. Никакая Настенька не пигалица, и теперь Семен это знает наверняка. Ведь для мужчины иногда нет ничего обиднее и больнее, когда какая-нибудь пичужка, которую он и в грош не ставит, не замечает его в упор.

Семен из таких?

Я беру сигарету и вдыхаю запах табака. Я не хочу строить догадки, что там у Семена на уме, мне достаточно слышать интонацию его голоса, когда он говорит о Настеньке, видеть его сверкающие глаза. Одно только упоминание ее имени просто бесит его.

– Так что же вам не нравится в старых истинах?! – спрашиваю я игривым голосом, наблюдая за Семеном и замечая, что эти истины сейчас волнуют его меньше всего. Я вижу, как он думает о Настеньке, как шевелятся его губы, немо произнося ее имя.

Пусть думает.

Я вижу, как он ее ненавидит.

Все тот же злой прищур глаз, тяжелый, тупой, мрачный взгляд, бесконтрольно отвисшая нижняя челюсть… Впечатление такое, точно Семен принимает какое-то важное решение, дает себе клятву, обет.

Пусть принимает, пусть дает.

Вероятно, для них это была полная неожиданность – входная дверь оставалась открытой, я просто толкнул ее и вошел… К себе домой… В квартире – никого, только дух настороженности и какой-то неясной тревоги, предчувствия беды. По всему видно, что-то случилось: дымится в пепельнице сигарета со следами помады, две чашечки с недопитым кофе, палка Семена, сиротливо прислоненная к косяку двери…

И такая отчаянная тишина, что выть хочется.

Куда это Семен так торопится без своего крючковатого поводыря?

Я как охотник в ожидании дичи. Только бы не проскрипела паркетина. Почему я, охотник, без ружья? Я удивляюсь своему немому вопросу, но он ведь прозвучал, и этот факт удивляет меня еще раз.

Почему я крадусь к спальне?

Она пуста.

Кухня?

Там – никого.

И вот я у двери ванной… Она открыта настежь, комната полна света, весело журчит вода, наполняя ванну…

Господи, какие же у Семена по-детски счастливые глаза! И как он смешон в расстегнутой настежь рубахе, со спущенными до колен штанами. Он стоит вполоборота, держа в руках брюки и, глядя на меня, виновато улыбается. Есть чему радоваться? А, эти голые белые ягодицы, эти мощные волосатые бедра. Я никогда не видел его увечной ноги…

Может быть, все это сон? Приснится же такое.

А где Настенька?

Он настиг ее, мою козочку, барс, на какой-то ветхой циновке…