Любовь? Пожалуйста!:))) - Владимир Колотенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Штук семь, – говорю я.
– Восемь, – уточняет он, – смуглянки?
– Да, мулатки…
– Молодые, голые…
Глаза у Федора сверкают, в правой руке у него бутылка с пивом, а левой он копается в паху.
– Или креолки, – говорю я.
– Ну и…
– И я чувствую, как через несколько минут меня наполняет зверское желание, у меня просто кожа лопается на этом…
– Правда?
– Ага. Меня укладывают на пальмовые ветви.
– Связанного.
– Ну да. И поочередно…
– Все восемь?..
– Семь, – говорю я, – без продыху…
Федор сидит, как статуя, только глаза широко открыты и, как у придурка, полуоткрыт рот.
– Слушай, – говорит он, вдруг заерзав на нарах и яро орудуя в паху рукой, – и девочки тоже?
– Ага, две или три… Со слезами на глазах. Совсем девочки.
– Три, – утверждает Федор.
– Кажется… Это было такое, такой ужас… Тебя когда-нибудь насиловали женщины?
– Не-а, – с явной досадой мотает он головой, затем, дернув кадыком и сглотнув слюну, прикладывается к горлышку бутылки и долго пьет.
– Ну и?.. – наконец произносит он.
– Ну и потом… ты все знаешь.
– Узел на руках ослабел…
– Да, я освободился от пут и почувствовал в руках такую силу, сознание помутилось, я обнял ее и душил до тех пор, пока ее тело не обмякло на мне.
– И они тебя не убили?
– Нет, ничего. Смеялись и вскрикивали, танцевали вокруг меня…
Федор верит, что все это было на самом деле. Он верит, что выстрелить в Семена или убить кулаком Настеньку – для меня пустяк.
Пусть верит…
Для него у меня есть еще несколько историй с убийством. Я их, так сказать, пробую на нем, чтобы самому поверить. Я их готовлю и для следователя, и для прокурора, и для защитника. Нужны мелкие, совсем незначительные подробности, которые придают моим историям правдоподобность.
– Чему же они так радовались?
– Наверное тому, что им достался белокожий. Ну и зелье на кокосовом молоке сыграло свою роль: они оседлали меня, как жеребца…
Жаль, что Федор не может просиживать у меня часами. Как бы привлекательны ни были мои рассказы, ему приходится идти в другие камеры. Тогда я снова втыкаю фигурки в гнезда доски и играю сам с собой. Эта игра доставляет мне огромное удовольствие, ведь никто другой не заменит соперника, которого ты носишь в самом себе. Попробуй его переиграть. Начну-ка я на этот раз вот как: g2 – g4. Что он на это ответит?
– Да, мне ясны мотивы вашего преступления, но вы ведь не убивали. Зачем вы берете на себя этот грех?
– Я – преступник…
– Вы не могли убить…
– Я убил.
– Ну хорошо. В котором часу вы вышли из дома?
– Было еще светло.
– В начале седьмого вас видела соседка, ребенка которой вы лечили.
– Может быть…
– А выстрел слышали около семи…
– Я не сидел и не выжидал, когда пробьет роковая минута…
– Перед самым вашим возвращением из кафе…
– Из кафе?
– Да вы ведь напились в кафе, а не дома, как вы утверждаете. – Да.
– Как же вы могли убить около шести, если…
– Мог…
– … если выстрел прозвучал около семи?
– Мог…
У черных тоже есть преимущество, когда играешь сам с собой, и состоит оно в том, что наперед знаешь задумку белых. Как ни крути, ни верти, как ни юли – сам себя не обманешь.
– Тогда зачем вы принесли это ружье?
– Я и сам себя об этом спрашиваю.
Через две недели вся эта катавасия с игрой в кошки-мышки наскучила. Ясно, что они берут меня на измор и хотят, чтобы я признал свою непричастность к убийству.
Зачем? Зачем мне эта непричастность? Я виновен. Видит Бог, как я виновен во всей этой истории со своим романом, с главным его героем, с Настенькой…
Только одному Богу известно, как я старался, сколько истратил сил, чтобы мы с Настенькой… И что же? Чего я добился?
Видимо, такие честолюбивые рвения не всегда оправданы Божьей милостью и оказываются по силам лишь немногим. Бог ведь не по силам не дает….
Освобожден за недостаточностью улик, и теперь я спешу свести счеты с жизнью: она без Настеньки превратится в муку…
Не собирайте себе сокровищ
Ее идея о строительстве собственного дома, в котором мы сможем жить вместе, наконец, вместе, приводит меня в восторг. Теперь у Юленьки земля просто горит под ногами, ее невозможно удержать, она выбирает место то на берегу реки, то у моря, а то где-нибудь у подножья горы или даже на самой вершине, чтобы мир, говорит она, был перед нами, как на ладони, и мы могли бы первыми встречать восход и любоваться закатом, а потолки будут, мечтает она, высокими, комнаты просторные с большими окнами на восток, чтобы дети наши каждое утро, просыпаясь, шептались с солнцем, и полы будут из ливанского кедра, у тебя будет отдельная комната, настаивает она, чтобы ты мог спокойно заниматься своими важными делами, а спать будем вместе, наконец, вместе! восклицает она, и каждый день я буду кормить тебя чем-нибудь вкусным, скажем, супом из крапивы, или, на худой конец, жареной рыбой, и вино будем пить красное или белое, какое пожелаешь, из нашего подвала, а потом, ты будешь, она закрывает глаза и улыбается, ты будешь нести меня на руках в спальню, нашу розовую спальню, и мы с тобой…
Ее можно слушать целый день и всю ночь, бесконечно… Когда ее глаза переполнены мечтой о счастье, о собственном доме, или, скажем, о детях, наших детях, чьи голоса вот-вот зазвенят в этом доме, слезы радости крохотными бусинками вызревают в уголках этих дивных глаз и мне тоже трудно удержать себя от слез. И вот мы уже плачем вместе. А вскоре я уже таскаю песок, цемент, скоблю стены, долблю всякие там бороздки и канавки, теша себя надеждой на скорое новоселье, тешу стояки и планки, нужна глина, и я рою ее в каком-то рву, тужусь, тащу… Проблема с водой разрешается легко, а вот, чтобы добыть гвозди, приходится подсуетиться, дверные ручки ждут уже своего часа, вот только двери установят, и ручки уже тут как тут, очень тяжеловесной оказалась входная дверь, зато прочность и надежность ее не вызывают сомнений. А вот что делать с купальней – это пока вопрос. И какие нужны унитазы – розовые или бежевые, может быть, кремовые или бирюзовые, римский фаянс или греческий?.. Пока нам очень нелегко выбрать и цвет керамики, на которой ведь тоже нужно оставить свой след в истории. И вообще вопросов – рой!
