Метель - Владимир Сорокин

Перхуша рубил в темноте.

— Г-господ-ди, об-борони и вывед-ди... — трясся доктор, стоная, как от боли.

— Ну вот... — послышалось бормотание Перхуши, и рубка кончилась.

Покуда доктор дремал, Перхуша нашел в ельнике елочку с кривым стволом, срубил ее, очистил от лап, приволок к самокату и вытесал из нее некое подобие полоза. Он был неказист, даже нелеп, но вполне годился, чтобы доехать до Долгого. Нужно было приколотить его к сломанному полозу. И даже было чем: починяя полоз на мельничном дворе, Перхуша прихватил три гвоздя.

«Надо было б хоть четыре», — думал он.

Но тут же вслух успокоил себя:

— И три сойдут.

Заметив, что доктор завозился и что-то бормочет, Перхуша подошел к нему:

— Барин, подсобите мне.

— Г-господи... господ-ди... — трясся доктор.

— Холодно? — понял Перхуша.

Ему-то после работы холодно не было.

— Раз-зведи к-костер... — проклацал доктор.

— Костер? — почесал под шапкой Перхуша и глянул на скрывшуюся луну. — «А и то верно... не видать ни черта... и по гвоздю не попаду...»

— Раз-звед-ди...раз-звед-ди... — трясся доктор, как в лихорадке.

— Щас сделаем.

Прихватив топор, Перхуша пошел в ельник искать сухую елку. Искать пришлось долго: луна, как назло, не появлялась, искать пришлось чуть не на ощупь. Сухая елка оказалась больше других, ее твердый высохший ствол плохо впускал в себя лезвие топора. Рубил Перхуша долго. Завалив, потащил елку к самокату, но застрял между двумя другими елками, возился, обрубая в темноте мешающие лапы, чуть было не саданул себе по ноге.

Запыхавшийся, приволок елку к самокату.

Доктор все так же сидел на своем месте, скорчившись с руками в карманах.

«Ишь, зазяб дохтур совсем...» — подумал Перхуша и, переведя дух, стал срубать с елки лапник.

Нарубивши довольно, он набрал пучок совсем тонких веточек, преломил его пополам, достал зажигалку, поднес голубую газовую струю. Огонь быстро побежал по сухостою. Перхуша копнул валенком снег, сунул в лунку запалину, навалил сверху лапника.

Вскоре костер запылал.

— Дохтур, иди погрейсь! — крикнул Перхуша доктору.

Тот разлепил смежающиеся веки: в пенсне заплясали языки пламени. Он стал мучительно приподниматься. Надо было двигать окоченевшее, продрогшее тело к огню. Тело дрожало, отсиженная нога не слушалась. Доктор двигался, как только что воскресший из мертвых зомби. Подойдя к костру, он, как пьяный пожарник, сразу полез в огонь.

— Да куда ж ты, сгоришь! — отпихнул его Перхуша.

Сев на снег, доктор подполз к огню, всунул в него руки в перчатках.

— Ну, гори, коли хочешь, — пробормотал Перхуша, ломая лапник.

Вскоре доктор вскрикнул, вытащил руки из огня: перчатки его задымились.

— Ты б распахнулся, барин, чтоб тепло к нутру пошло, — посоветовал Перхуша.

Жмурясь от дыма, трясущимися руками доктор расстегнул пихор.

— Вот и ладно, — устало улыбнулся Перхуша.

Лицо его осунулось, но птичья улыбка не угасла.

Грелись, пока не сожгли всю елку. Доктор пришел в себя, перестав дрожать. Но ему было попрежнему страшно.

«Почему я боюсь? — думал он, глядя на россыпь мелких оранжевых угольков от лапника. — Темно. Холодно. Ну и что? Долгое рядом... Он ведь не боится. И я не должен...»

— Барин, подсобите мне с полозом, — попросил Перхуша, беря топор из подтаявшего от огня снега.

— Как? — не понял доктор.

— Срубил я носок. Вы подержите, а я приколочу. Три гвоздика есть.

Доктор молча встал, застегнулся. Перхуша запалил последнюю еловую лапу, воткнул ее в снег рядом с головой великана. Огонь заблистал в его заиндевевших глазах, и доктор различил, что у мертвеца глаза зеленые.

— Пока горит, живо! — скомандовал Перхуша, падая на колени и подсовывая носок под сломанный полоз.

Доктор тоже повалился на колени, вцепился в деревяшки, удерживая их вместе. Перхуша выхватил из кармана три драгоценных гвоздя, два зажал зубами, третий приставил и обухом топора вколотил с трех ударов. Приставил второй и так же ловко вколотил, ударил в четвертый раз, но топор сорвался и больно стукнул его по левой руке.

— Засади тя! — выдохнул он и выпустил третий гвоздь из зубов.

Ветка погасла, рассыпавшись янтарной золой.

— Ах ты... — Тряся своей большой кистью, Перхуша кинул топор, зашарил в снегу. — Куда ж ты...

Доктор тоже стал шарить по снегу. Но гвоздя они не нашли.

— Посветить надо! — приказал доктор.

— Щас... — Перхуша на ощупь насобирал оставшихся веточек, поджег.

Но кратковременный огонь не помог: гвоздь словно растворился в снегу.

— Вот безладица-то... — с обидой ползал по снегу Перхуша.

— Как же так... чего ж ты... — бормотал доктор, шаря в снегу руками.

— Дурак, потому и упустил, — оправдывался Перхуша.

Они поискали еще при слабом голубоватом свете двух зажигалок, но гвоздя так и не нашли.

— Вот наказание-то... — Весь в снегу, Перхуша вертелся вокруг полоза.

Он был сильно огорчен потерей гвоздя. И стал жалеть, что взял в дорогу всего три, по глупости и робости постеснявшись взять тогда из железной банки хотя бы четыре гвоздя.

— Дурак я, дурак.

Высморкавшись, он загнул топором эти два гвоздя, вылезшие снизу из свежетесанной деревяшки, потрогал:

— На двух гвоздях доедем ли?

— Перетянуть бинтом. — Наклонившись, доктор в упор смотрел на починенный полоз.

— Можно, — равнодушно кивнул Перхуша, встал, открыл капор.

Лошади слабо подали голос. Перхуша почувствовал, что они озябли.

— А ну, а ну, разговаривай... — Скинув рукавицы, он стал их тормошить и гладить.

Слабенькое ржание потекло из капора вместе с лошадиным паром. Нагретый лошадиным теплом, капор был единственным теплым местом. И доктору стало завидно и обидно, что люди мерзнут, а лошади способны согреть себя сами. Он нашел остатки бинта, и они перетянули злополучный полоз. Едва доктор закончил и завязал свой традиционный узел, как по его спине что-то зашуршало. Он поднял голову: снег пошел.

— Черт возьми! — поглядел он на небо.

Небо полностью затянуло тучами. И не было больше ни яркой луны, ни искристой звездной россыпи. Снег повалил отвесно, без ветра, повалил так густо, что вокруг все пропало в нем. Словно в насмешку над путниками, словно мстя за час-другой просвета и покоя, снег валил, валил и валил.