Закон Моисея - Эми Хармон

вошла женщина и провела меня в комнату для переговоров. Я видела, как в эти комнаты вели родственников. Мой пульс участился, ладони вспотели от предвкушения. У меня были большие надежды наконец-то увидеть Моисея. Мне было необходимо с ним поговорить.

– Джорджия? – женщина посмотрела на свой блокнот и улыбнулась, хотя по ней было видно, что она хотела побыстрее с этим покончить.

Как для терапевта или психолога, ей нужно было всерьез поработать над своей мимикой – лицо выдавало ее с потрохами. Она вела себя нетерпеливо, и на ее лбу пролегла морщинка от раздражения. Может, виной тому были мои ковбойские сапоги и джинсы, а также длинная коса. Наверное, я выглядела как человек, от которого легко отделаться и отправить восвояси.

– Да?

– Тебя нет в списке Моисея.

– Да, мне уже говорили.

– Так почему ты приехала? – она снова улыбнулась и посмотрела на часы.

– Потому что Моисей мой друг.

– Похоже, он так не считает.

Обида, которая обжилась в моем сердце, немного увеличилась в размерах. Я пристально посмотрела на женщину. Такая чопорная в своем белом халатике. Могу поспорить, ей нравилось его носить. Наверное, он придавал ей чувство собственной важности. Интересно, она намеренно пыталась меня задеть или просто была из тех докторов, кто без смущения приносит плохие вести?

– Джорджия?

Видимо, она ждала какого-то ответа на свое заявление. Я поборола желание вытереть ладони о джинсы – вредная привычка, которая меня успокаивала.

– Ничего нового. Он всегда пытался оттолкнуть меня. Но больше у него никого нет. – Мой голос прозвучал слабо, и это, по всей видимости, ей понравилось.

– У него есть мы. О нем прекрасно заботятся. И он добился значительного прогресса.

Значительный прогресс – это хорошо. Боль в моей груди немного ослабла.

– И что дальше? – я пожала плечами. – Куда он направится, когда его выпишут?

– Это решать Моисею.

До чего уклончивый ответ.

– Можно я оставлю ему письмо? Вы ведь передадите его?

– Нет, Джорджия. Ему разрешено общаться по телефону. Он мог позвонить тебе, но не сделал этого, не так ли?

Я покачала головой.

– Моисей четко обозначил свою позицию. Он не хочет видеться или общаться с тобой. Мы уважаем его пожелания, когда это возможно. У него и без того мало контроля над своей жизнью. Это его решение.

Я отказывалась плакать перед этой женщиной. Я достала письмо для Моисея из сумочки, со стуком опустила его на стол перед доктором и встала. Она может передать его, выкинуть или прочитать своим детишкам-монстрам в качестве сказки перед сном. Пускай хорошенько посмеются над моим горем. Включая Моисея. Теперь судьба этого письма была в руках доктора. Я сделала все, что в моих силах. И направилась к двери.

– Джорджия? – позвала она.

Я замедлила шаг, но не обернулась.

– Он ведь знает, где тебя искать?

Открыла дверь.

– Может, он приедет к тебе. Когда его выпишут.

Но он не приехал. Ни тогда. Ни в будущем.

Глава 11. Моисей

Меня переместили в палату без мягких стен. Отлично, больше не придется рисовать на участках над ними. Меня просили этого не делать, но пока мне не свяжут руки – что, очевидно, не одобрялось, поскольку я не был «агрессивным», – я не собирался останавливаться. Мне принесли бумагу и разрешили рисовать, а не записывать свои мысли – главное, чтобы я описывал им рисунки и оставил стены в покое. Мне не нравилось интерпретировать свои картины. Но лучше уж это, чем рассказывать истории, которые легче показать.

В конце концов меня отправили на групповую терапию, и на второе или третье посещение неожиданно вернулась Молли. Я думал, что она исчезла навсегда, но вдруг заметил ее боковым зрением. Я по ней не скучал, но ее вид натолкнул меня на мысли о Джорджии. От этого я стал более вспыльчивым, чем обычно, и начал думать, что бы такого сделать, чтобы меня отправили обратно в палату.

На терапии было полно людей с уязвимыми местами, на которые можно надавить. Люди всех возрастов, с различными расстройствами и проблемами. Их боль и отчаяние пульсировали чернотой за моими веками – без каких-либо красок или света, чтобы вселить надежду. Мне уже исполнилось восемнадцать, но, судя по всему, некоторых совершеннолетних все равно приписывали к подросткам, в зависимости от мнения врачей. Но когда меня привезли в больницу, то поместили вместе со взрослыми. Отделение с детьми находилось этажом ниже. Я только радовался. С детьми труднее быть жестоким.

Групповую терапию вел доктор Ной Анделин – психолог с аккуратно подстриженной бородой, которую он явно растил, чтобы казаться старше. Он постоянно поглаживал ее, когда задумывался о своем, что придавало ему меланхоличный вид, и выглядел слишком юным для доктора с таким вечно серьезным выражением лица. А еще он выглядел грустным. У него были самые печальные глаза, которые я когда-либо видел. Из-за этого я чувствовал себя неловко и не хотел жестоко с ним обращаться. Но это необходимо, чтобы меня оставили в покое. Когда появлялась такая возможность, я отыгрывался на терапевтах и санитарах, а в ином случае на пациентах, которые издевались над другими. Увы, чаще всего именно они пережили больше всего потерь. Преимущественно заканчивалось все тем, что я прикусывал язык и отгораживался от их усопших возлюбленных. Я, может, и сволочь, но не до такой степени.

Я возвел стены воды, выискивая свою жертву, как вдруг Молли перестала околачиваться по углам и принялась танцевать прямо у меня перед носом, показывая все те же старые образы. Я еле сдержал стон. Не этого я добивался. Но затем она передвинулась к краю круга из пациентов и встала между двумя мужчинами напротив меня, выжидающе оглядываясь.

– Кто знает девушку по имени Молли? – выпалил я, не задумываясь.

Доктор Анделин запнулся посреди предложения.

– Моисей? Ты что-то хочешь сказать?

Его голос оставался учтивым. Всегда. Учтивым и добрым. От этого мне захотелось схватить его за шкирку и швырнуть в стену. Что-то мне подсказывало, что где-то внутри него еще горел огонек. Он пытался спрятать свои мускулы за глупыми твидовыми пиджаками с заплатками на локтях, как у какого-нибудь университетского профессора из 1940-х. Не хватало только курительной трубки. Но он точно не был хлюпиком. Я окинул его оценивающим взглядом. Это происходило уже рефлекторно: кто может причинить мне вред? Кто может представлять физическую угрозу? Я не сомневался, что Ной Анделин с его грустными глазами и аккуратной бородкой мог и то, и другое.

Стоило словам сорваться с моего языка, как я тут же осознал свой промах. Молли не была связана ни с кем