Закон Моисея - Эми Хармон

придавали ей важный вид. Женщина смотрела на меня исподлобья и приготовила карандаш, чтобы делать заметки о моем психическом расстройстве.

– Поговори со мной, Моисей. Так будет легче нам обоим.

– Вы хотели, чтобы я рассказал, что произошло в доме моей бабушки? Вот, пожалуйста. – Я показал рукой на стену.

– Она мертва? – доктор принялась рассматривать сцену смерти моей бабушки.

– Да.

– Как она умерла?

– Я не знаю. Когда я вернулся домой утром, она уже лежала на кухонном полу.

Мне стоило догадаться, что она скоро умрет. Все признаки были у меня под носом. Накануне ее смерти я видел, как он увивался вокруг Пиби, – мертвый мужчина с ее свадебной фотографии. Мой прадед. Он дважды стоял прямо за ее правым плечом, пока она дремала в кресле. Еще я видел его в среду: он находился за ее спиной, пока она раскатывала коржи, а я собирался, чтобы поехать к старой мельнице и закончить демонтаж. Он ждал ее.

Но я не стал рассказывать об этом доктору. Хотя, наверное, стоило. Тогда я смог бы сказать, что за ее правым плечом тоже кто-то стоит, ожидая ее смерти. Возможно, это напугало бы ее до чертиков, и она оставила бы меня в покое. Но на самом деле за ее плечом никто не стоял, так что я прикусил язык.

Доктор молча ждала, пока я заговорю, и что-то с минуту записывала в своем блокноте.

– Какие эмоции это у тебя вызвало?

Я чуть не рассмеялся. Она серьезно? Какие эмоции это у меня вызвало?

– Грусть, – ответил я со скорбным выражением лица, хлопая глазками. До чего глупый и типичный вопрос.

– Грусть, – сухо повторила она.

– Очень сильную грусть, – исправился я, пародируя ее тон.

– И что ты подумал, когда увидел ее?

Я поднялся со стула и прислонился к стене, полностью заслоняя бабушку от ее пристального взора. Закрыл глаза на минуту и, мысленно протянув руки, слегка развел море. Затем сосредоточился на блестящих черных волосах доктора, собранных в безукоризненный хвостик.

Она задала еще несколько вопросов, но мой разум занимала вода. Мне хотелось найти что-нибудь, что заставит ее убежать с воплями ужаса. Что-то пробирающее до глубины души.

– У вас была сестра-близнец? – внезапно полюбопытствовал я, когда в моей голове возник образ двух маленьких азиаток с хвостиками по бокам и в одинаковых платьях.

– Ч-что? – оторопела женщина.

– Или же кузина вашего возраста. Нет, нет, точно сестра. Она умерла, верно? – я скрестил руки и позволил образам раскрыться в моем разуме.

Доктор сняла очки и хмуро на меня посмотрела. Стоит отдать ей должное, ее было сложно запугать.

– К тебе сегодня приходил посетитель. Джорджия Шеперд. Но ее нет в твоем списке. Хочешь поговорить о ней? – парировала она, пытаясь сменить тему.

При звуке ее имени мое сердце екнуло. Но я отмахнулся от мыслей о Джорджии и стоял на своем.

– Какие эмоции у вас вызвала потеря сестры? – спросил я, не сводя глаз с доктора. – Она тоже была сумасшедшей, как я? Поэтому вы захотели работать с безумцами?

Я округлил глаза и одарил ее фирменной улыбкой Джека Николсона. Она резко встала и, извинившись, вышла.

Раньше я такого никогда не делал. В этом было что-то одновременно странное и восхитительное. Мне просто стало наплевать, верят мне или нет. Ну и что, если меня никогда не выпустят из психушки? Здесь, по крайней мере, безопасно. Пиби больше нет. Джорджия тоже ушла из моей жизни. Уж я об этом позаботился. Это единственное, что я мог сделать для нее хорошего. Она видела, как меня усадили в «неотложку». Я сопротивлялся. Но даже когда перед моими глазами все поплыло и мир закружился, я все равно заметил ее испуганное, испачканное краской лицо. Джорджия плакала. Это последнее, что я увидел, прежде чем все почернело.

А потом я оказался здесь, и мне стало все равно. Все образы просачивались сквозь трещины. Джорджия поддразнивала меня, утверждая, что благодаря этой ломкости мой дар может излиться наружу. Вот он и изливался – выдающийся и жестокий.

Так продолжалось несколько недель. Труднее всего было в тех случаях, когда терапевт или доктор никого не теряли. Да, попадались и такие люди, и мне было некого использовать против них. Сказать, что я взбудоражил все отделение, это ничего не сказать. Они пытались залатать мои трещины таблетками, как всегда, но от них я становился только более ломким. Ни один из их методов не срабатывал – чтобы прекратить видения, им пришлось бы разве что накачать меня препаратами до беспамятства. Поэтому я начал в точности пересказывать все, что видел. Не из благих намерений и не из сострадания. Просто мне было все равно. Я даже не пытался смягчить свои слова, а говорил прямо в лоб, в стиле Джорджии. Как на духу.

Джорджия

У мамы были связи в системе опеки, и она смогла найти для меня Моисея. Вряд ли она делала это из собственных побуждений. Но в чем бы ни крылась причина – может, в сочувствии к проблемным детям, или же из уважения к Кэтлин Райт, – она разыскала его. Чтобы с ним увидеться, нужно было числиться в списке, состоящем из врачей, близких родственников и людей, которых вписал сам Моисей.

Первый раз мама поехала со мной и ждала в приемной, пока наши имена передавали дежурной части в нужном отделении. В здании было много этажей с разными кодами доступа и цифровыми замками. Дальше приемной мы не прошли. Мы не родственники, и Моисей не добавил нас в свой список. Я гадала, навещал ли его кто-нибудь из семьи. Вряд ли. Мама погладила меня по руке и сказала, что это, наверное, к лучшему. Я кивнула, но понимала, что это к худшему для Моисея. И решила в следующий раз приехать без нее.

Я прогуляла школу и поехала на Миртл в Солт-Лейк, чтобы попытаться вломиться к Моисею. Или же организовать побег. Если бы он позволил, я бы точно его увезла.

Прошло целых три часа, прежде чем я добралась туда на своей колымаге. Пришлось ехать по крайней правой полосе, вжав педаль газа в пол, и поглаживать приборную доску, приговаривая Миртл, что ей нечего бояться. Мы же никуда не спешили. Машины и грузовики пролетали мимо меня под хор гудков, водители гневно трясли кулаками. Но главное, что я приехала туда. И на следующей неделе, и на следующей – и так целый месяц. Шли недели, но Миртл так и не преодолела свой страх, а Моисей ни разу меня не впустил.

Наконец на седьмую неделю в приемную