Прекрасные изгнанники - Мег Уэйт Клейтон

Эрнест был уверен в том, что «Иметь и не иметь» — лучшее из всего, что он написал. Он верил, что этот роман станет его триумфальным возвращением. Мы, литераторы, часто внушаем себе такого рода мысли, и они не дают нам покончить с собой в тот непростой промежуток времени, когда книга уже сдана в печать, но еще не дошла до читателя. Однако отзывы критиков не радовали. Обозреватель из «Нейшн» счел роман на удивление непрофессиональным, в «Нью рипаблик» его назвали самым слабым произведением Хемингуэя, а в «Нью-Йорк таймс» — пустым и неглубоким, да еще вдобавок обвинили автора в формализме и заявили, что публикация этой книги лишь навредила его репутации. Синклер Льюис написал в «Ньюсвик», что Эрнесту пора уже бросить спасать Испанию и заняться собственным спасением.

Я очень сочувствовала Хемингуэю. Любой писатель тяжело переживает спад творческой энергии или если его работу вдруг начинают поливать грязью, не говоря уже о том, когда то и другое происходит одновременно. Я пыталась переключить внимание Эрнеста на положительные рецензии и на фрагменты тех, которые в целом не были хвалебными, но где тем не менее воздавалось должное его таланту. Подсовывала ему телефонограммы от Макса Перкинса, в которых тот писал, что продажи романа превосходят все ожидания. Но в результате постепенно сама стала объектом его постоянного недовольства. В этот приезд в Испанию Хемингуэя не сопровождал верный Сидни Франклин, а я не из тех женщин, которые готовят сытные завтраки, я даже не всегда вставала утром, чтобы поесть вместе с ним. Эрнест стремился к тому, чтобы рядом все время были люди, а я любила иногда побыть в тишине. И в постели все теперь было не так гладко, как раньше, а для меня секс порой становился просто мучением. Эрнест хотел заниматься этим постоянно, каждый день, да еще как! А я хоть и старалась по мере возможности доставить Хемингуэю удовольствие, но часто ему отказывала. Однако Эрнест настаивал, даже если у меня были месячные, поскольку это самые безопасные дни. Он хотел секса постоянно: и когда я, приняв ванну, ложилась спать, и когда ему снился кошмар и он будил меня, чтобы я успокоила его.

У меня тоже иссякала писательская энергия: не происходило ничего такого, что могло бы ее подпитать. Тяжело круглые сутки находиться в обществе постоянно недовольного человека и пытаться вытянуть его из депрессии, когда тебе самой хуже некуда. Не стоит забывать о том, что все эти рецензии приходили к Эрнесту вместе с письмами от Полин, а она оставалась хорошей женой, хотя наверняка жутко страдала, когда читала описание семьи, которая была очень похожа на ее собственную.

В результате мы все чаще и помногу выпивали, очень мало спали, скудно питались и ругались по любому поводу, начиная нашей сексуальной жизнью и заканчивая описаниями войны, и при этом нещадно топтали самолюбие друг друга. Я старалась не вспоминать о том, как за тем первым ужином в Ки-Уэсте Эрнест цапался с Полин: она считала, что ему следует остаться с любимой семьей, а он был уверен, что должен отправиться в Испанию.

Я начала писать для «Кольерс» длинный текст, который постепенно превратился в размышления о том, какие люди и почему приезжают в Испанию со всего мира, чтобы сражаться против фашизма. Еще я начала новую книгу, тоже посвященную Испании. И планировала лекционный тур по Штатам с целью собрать средства на поддержку правого дела.

— Какой, к чертям собачьим, смысл бросать меня здесь, ради того чтобы метать бисер перед всякими педиками-домоседами, которым плевать на всех, кто не живет в их штате?! — возмущался Эрнест.

— А мне кажется, что подобного рода турне — верный способ собрать пожертвования и донести до слушателей смысл нашей борьбы. К тому же ты сам прекрасно знаешь: я здесь не делаю ничего путного, лишь переливаю из пустого в порожнее.

Наброски статьи для «Кольерс» и задумка нового романа так ни во что и не вылились.

— Твою мать, хватит уже ныть! — возмущался Эрнест. — Настоящий писатель никогда не ноет, он просто садится и пишет.

Можно было подумать, будто сам он в жизни не скулил на тему, как тяжело ему пишется. Но при всем при том Хемингуэй упорно работал, тут надо отдать ему должное. Эти жуткие рецензии отбирали у него энергию, но он каждое утро садился за письменный стол.

— Ладно, отправляйся в свое чертово турне! — сказал он. — Я так и так должен вернуться домой, к Полин и детям.

— Конечно должен, — согласилась я.

Но на самом деле я так не думала, во мне говорила депрессия, которая усугублялась из-за того, что Эрнест не давал мне нормально выспаться, из-за таблеток снотворного, от которых я плохо соображала утром, из-за неотступных мыслей о солдатах, у которых брала интервью. А еще Хемингуэй работал над пьесой. Ее главный герой — грубоватый, но благородный американский журналист, страдающий от ночных кошмаров любитель сырого лука, в общем — вылитый Эрнест, за исключением того, что он тайный агент республиканцев, — жил в номере точь-в-точь таком же, как наш, вместе с американской корреспонденткой. Она, правда, училась не в Брин-Маре, а в Вассар-колледже, но у нее, как и у меня, были светлые волосы, длинные ноги и горжетка из чернобурки — копия той, которую я купила на часть гонорара от «Кольерс». А знаете, как Хемингуэй назвал эту пьесу? «Работаю. Не беспокоить» — как будто сама я не работала на износ, а только тем и занималась, что отвлекала его от дела.

Однажды мы заглянули в офис цензора в «Телефонике» и столкнулись там с Лилиан Хеллман. Она в тот день как раз прибыла в Испанию и пришла согласовать текст своего выступления, который намеревалась выдать вечером по радио Мадрида. Эрнест сказал ей, что мы собираемся приготовить отличный кусок мяса, который он раздобыл на арене для боя быков, и ей лучше принять его приглашение, потому что другого случая увидеть мясо в испанской столице ей не представится. В итоге она присоединилась к нам в пентхаусе Херба и Делмера, прихватив с собой баночки с сардинами и паштетом, ну и еще, разумеется, свою антипатию ко мне, которую продемонстрировала еще на «Нормандии». Не удовлетворившись бифштексами с кровью и обществом Хемингуэя, Хеллман предпочла свой излюбленный вид развлечений, то есть весь вечер пыталась выставить меня дурой.

— Неужели ты собираешься вернуться в Штаты и рассказывать там о том, что уже свершилось, вместо того чтобы остаться в Испании и писать о том, что надвигается? — спросила она и сама налила себе красного вина.

К слову, из всего, что было выставлено на столе, она только вино нашла удобоваримым, ну и свои консервы, естественно.

Лилиан спасли привитые мне в детстве хорошие манеры, иначе я бы в ответ заявила, что провела до черта времени на передовой, а она здесь без году неделя, но предпочитает выпивать с приятелями в гостинице, вместо того чтобы хотя бы одним глазком посмотреть на войну, о которой собирается вещать по радио всему миру через пять минут после того, как доест свои сардины. Шофер должен был доставить ее из гостиницы прямиком на радиостанцию.

— Лили, кто бы сомневался: ты способна написать живой текст, сценарий или пьесу, — ответила я. — И возможно, твои книги будут читать. Вернее, будут читать самые забавные куски. Но для того чтобы продать билеты и сделать событие особенным, необходимо кое-что еще. Нужно, чтобы об этом рассказывал тот, кто действительно был здесь. — Признаюсь, на трех последних словах я сделала ударение.