Евангелие от Афрания - Кирилл Еськов

– А почему бы не наоборот: вы доложите Синедриону, что Назареянин уже арестован тайной службой прокуратора?

– Да потому, что этот арест действительно произведу я!

– Ну, это легче сказать, чем сделать…

– Уж не собираетесь ли вы воспрепятствовать мне – законному представителю иудейской власти – в отправлении моих служебных обязанностей?

– Именно так. И если понадобится – силой оружия.

– Да вы просто спятили! Что все это значит, трибун?

– Ну ладно, хорош! Драматический актер из вас, любезный, как из задницы соловей. Так вот объясняю – с всей возможной доходчивостью. Если бы некий популярный в широких массах проповедник был убит сегодня ночью со своими присными, а на месте убийства обнаружились бы улики, позволяющие приписать сие чудовищное злодеяние Риму, это было бы совершенно ни к чему. И для нас и, между прочим, для вас – если бы только у вас хватало мозгов просчитать комбинацию хоть на два хода вперед. Так что пусть-ка Иешуа для пущей сохранности посидит пока под замком. Как говорится, подальше положишь – поближе возьмешь. Я достаточно ясно выражаюсь?

– Послушайте, трибун, но ведь это же полный бред!

– Может, и бред. Но мы получили соответствующий сигнал, а в нынешней накаленной обстановке, сами понимаете, лучше перебдеть. Прокуратор заявил, что не желает искать приключений на свою задницу, и вот я здесь – с соответствующим приказом.

– Вы сняли камень с моей души, достопочтенный Афраний. Значит, рехнулись все-таки не вы, а ваши осведомители.

– А это был вовсе не наш осведомитель. Несколько часов назад прямо в штаб-квартиру нашей службы пришло письмо, в котором была во всех деталях расписана эта акция. Утверждалось, будто бы она запланирована на нынешнюю ночь. Сам я ни на грош не верю во всю эту историю, но не реагировать на такого рода информацию мы не вправе. А от себя, Нафанаил, добавлю вот что: у меня такое ощущение, что это нас с вами сталкивают лбами, только вот пока не соображу – кто именно.

– Ч-черт, очень похоже на то… Значит, вы говорите, донос пришел несколько часов назад… А скажите, Афраний, что все-таки было нужно этому провокатору?

– В письме было лишь сказано, как и куда передать плату – достаточно скромную, всего тридцать сребреников, – если сообщенная информация окажется правдой; ну, и на каких условиях он (а может – она) будет работать на нас в дальнейшем. В конце концов, мы ведь ничего не теряли…

Конечно, грубовато. А если откровенно, то просто-таки топорная работа. Мне, однако, сейчас не до филиграни, я – как Иуда шесть дней тому назад – пошел напролом и играю на опережение. В конце концов, как относиться к столь подозрительным способом «подаренной» информации – это личное дело Нафанаила. Тут весь фокус в том, чтобы через пару часов ему пришлось отчитываться о провале операции. И когда их внутренняя контрразведка примется рыть носом землю в поисках источника утечки, начальник Отдела специальных операций сможет отвести подозрения от собственной персоны одним-единственным способом: постараться поубедительнее ткнуть пальцем в тех, кто еще днем точно знал о предстоящей акции. А поскольку такой человек всего один, то Иуде – даже если он действительно кадровый иудейский разведчик – будет весьма непросто опровергнуть обвинение в двойной игре.

А когда мы возвращались к нашим остановившимся в молчании отрядам, Нафанаил вдруг обронил: «Может быть, наконец, погасим факелы, трибун? Кому надо – те уже давно их увидели и выводы, небось, сделали…» Я только хмыкнул про себя. Да уж конечно увидели, не сомневайтесь, коллега. Так что если все пойдет как задумано, то мы с вами не найдем сейчас в Гефсиманской пещере никого, кроме учеников, которых утром все равно придется отпустить – за недостатком улик и полной бесполезностью.

Когда мы, пройдя еще локтей триста, достигли пещеры, нас действительно уже ждали. У входа горел костер, высвечивая замерших в напряженных позах учеников. Чуть поодаль стоял Иешуа; он, напротив, был совершенно спокоен и казался глубоко задумавшимся. Свету между тем сильно прибавилось: первосвященнические рабы зачем-то тоже запалили множество факелов, присоединяясь к моей праздничной иллюминации. Мои спецназовцы тем временем без суеты «разобрали» нафанаиловых коммандос, так что теперь почти все они стояли парочками – ну прямо детишки на праздничном утреннике.

Узнав Иешуа, я не почувствовал ничего, кроме безмерной усталости, – все оказалось попусту; хорошо хоть Никодим нигде поблизости не отсвечивал. Неужели Фабриций так и не успел передать предупреждение, ведь у него был люфт не менее пятнадцати минут? Как это ни смешно, но мне сейчас, похоже, действительно придется арестовать Назареянина и тем собственноручно подвести черту под «Рыбой».

Впрочем, это все проблемы Империи, а мне нелишне позаботиться и о собственной шкуре. Здесь мой единственный шанс – полностью скомпрометировать Иуду в глазах Синедриона как двурушника, и тем самым дезавуировать любые его заявления по «Рыбе». А для этого мне сейчас нужно как минимум сорвать акцию Нафанаила по ликвидации Назареянина – только тогда у дражайшего коллеги возникнет необходимость не только дать ход моей дезинформации, но и сообщить ей должную убедительность. Мы теперь скованы одной цепью – я и уже утративший для меня всякую реальную ценность Иешуа; до следующего утра мне придется оберегать его жизнь как свою. И едва лишь я просчитал этот неожиданно возникший расклад, как у меня возникло явственное предощущение опасности – то самое, что рождает кусачий холодок под сердцем и вздыбливает невидимую шерсть на загривке.

Я привык распознавать это чувство и без раздумий повиноваться ему еще в ту пору, когда сопливым мальчишкой-оперативником охотился в портовых трущобах Тира за финикийскими гангстерами – а они, естественно, за мной; трудно сосчитать, сколько раз оно спасало мне жизнь. Почему-то вдруг – кипарисы в намерзших хлопьях лунного желе напомнили, что ли? – всплыла в памяти вот такая же холодная весенняя ночь в Эдессе, игрушечном королевстве на парфянской границе, где я некогда готовил вполне всамделишный государственный переворот. И все уже было на мази, когда Фортуна вдруг расхохоталась нам в лицо: буквально за два дня до «времени Ч» ушел на Восток курировавший операцию сотрудник Антиохийского управления, и контрразведчики Артабана, не имея уже времени наладить корректную контригру, вынуждены были просто нейтрализовать нашу резидентуру, работавшую под крышей торгпредства. Со мною одним у них вышла тогда накладка: решили брать непременно живым – ну и в итоге упустили совсем.

Что же, разминка, похоже, окончена, и сейчас начнется схватка с загнанным в угол Нафанаилом, который и без того-то опасен, как хорошо разогретая гюрза, охраняющая свою кладку. Я даже знал, что именно мне не нравится: дражайший коллега слишком уж легко уступил мне всякую инициативу. Разгадав мой трюк с факелами, он не потребовал их погасить и даже зажег свои. Его коммандос пока не только не сделали никаких попыток приблизиться к Назареянину, но напротив, рассредоточились по дальней периферии поляны, оставив в ее центре лишь толпу первосвященнических рабов. Неужто испугался приказа, громко отданного мною спецназовцам при подходе к пещере: «Любого, кто тронет арестованного – рубить на месте»? Кто испугался – этот матерый террорист, ценящий свою жизнь в пятак, а чужую – в плевок? Не смешите меня. Просто он явно чего-то ждет, а это означает, что его план (или один из планов), вопреки всем неожиданностям, пока развивается нормально. И если я за считанные минуты не разгадаю «домашнюю заготовку» дражайшего коллеги, то Назареянину конец, а вместе с ним – и мне; это – как дважды два.