Евангелие от Афрания - Кирилл Еськов

– А почему вы так четко его запомнили?

– Он здорово смахивал на словесный портрет того типа, что мы высматриваем все эти дни; мы даже сперва подумали – уж не тот ли самый… Постойте! Так может… Ваше благородие!..

– Нет-нет, декурион, не волнуйся, это не тот. К сожалению… Ну что ж, ступай спать. Благодарю за службу.

– Рад стараться, ваше благородие!

Вслушиваясь в затихающие вдали шаги, я малодушно подумал: эх, оказаться бы сейчас в шкуре этого декуриона… Впрочем, дело не во мне и не в моей отставке без мундира – черт бы с ним со всем. Безумно жаль самой операции – такой шанс у Империи повторится не скоро, если только вообще повторится. Фабриций между тем сладко потянулся в кресле, хрустнув сцепленными пальцами.

– Ну вот и все, экселенц. Мозаика сложилась: и сегодняшние прогулки при луне, и шестидневный невыход на связь, и поклеп на Иоанна. Кстати, об Иоанне: ставлю свое полугодовое жалованье – этот парень, пожалуй, доживет теперь лет до ста, никак не меньше. А нам пора и за работу. Наш друг, наверное, уже сделал свой доклад первосвященнику и получил новые инструкции, так что ему самое время поспешать в Гефсиманию, под крылышко к любимому Равви. Я захвачу с собой пару спецназовцев в гражданском и отправлюсь за Овчьи ворота – подышать свежим воздухом, сидя в придорожных кустиках. Иуда, конечно, тоже бывший спецназовец, но особых проблем с его захватом я не предвижу, – благо он, как я понимаю, нужен нам живым, но вовсе не обязательно целым-невредимым. Помнится, там как раз локтях в трехстах к югу от дороги есть заброшенная каменоломня. Вот там мы и зададим ему пару-тройку вопросов о планах первосвященника; место хорошее, тихое, да и с трупом потом никакой возни: завалил его камешками, и дело с концом. Нет, согласитесь, экселенц, – по сравнению с тем, как эта история могла закончиться, мы, считай, отделались легким испугом.

– К сожалению, центурион, вы ошибаетесь: история эта вовсе не закончилась, и дневные предчувствия вас, похоже, не обманули. В вашей замечательной мозаике не хватает еще двух фрагментов: того, что «наш друг» явился в Синедрион на ночь глядя, и этого странного ночного караула из людей Каиафы.

Прошло несколько секунд, прежде чем умиротворенное выражение сползло с его лица.

– О боги! Так вы думаете…

– Я не думаю, а уверен: они готовят не арест, а ликвидацию. И уж если о Гефсимании известно нам, то Каиафе – тем более; лучшего случая им ждать не приходится. Ну что, центурион, похоже – эндшпиль. Причем у черных проходная пешка, которую я по вялости ума проспал…

– Мы проспали, экселенц…

– Спасибо, Фабриций. Ну ладно, хватит посыпать главу пеплом. Раз-два! Напряглись и ощетинились! Какой-то минимум времени у нас, возможно, еще есть. Во-первых, немедленно бери коня и скачи в Гефсиманию, – хвала Юпитеру, что нынче полнолуние. Какие-нибудь мысли – что говорить Назареянину – есть?

– Пока нет, но когда доскачу – будут.

– Отлично. Помни только, что в первую голову следует спасать Никодима, а уж Назареянина – как получится.

– Ну, это и ежу понятно…

– Значит, я глупее этого ежа – для меня это вовсе не так уж очевидно. Ну ладно. Теперь о сигналах…

И вот, пока советник по культуре при администрации прокуратора Иудеи Гай Фабриций, закутавшись в серый плащ-невидимку для ночных операций (излюбленную одежду наемных убийц и спецназовцев), летит во весь опор по расплавленному серебру Иерихонской дороги… Пока Иуда с командиром отряда храмовой стражи, отчаявшись втолковать этому ослу Каиафе, что в такого рода операциях численность вообще роли не играет, теряют драгоценные мгновения, пристраивая ко взводу отборных головорезов-коммандос рыхлую колонну из вооруженных чем попало первосвященнических рабов (пропади они пропадом!)… Пока я затягиваю шнуровку своего парадного панциря со значками военного трибуна (уж сколько лет его не надевал!), а стоящий рядом декурион Петроний зычно орет закемарившим спецназовцам: «Взво-о-од! В ружье! Боевая тревога!»… Пока, одним словом, возникла небольшая пауза, Вы, проконсул, имеете возможность ознакомиться с событиями, происшедшими на последней трапезе Иешуа с его учениками, – так, как мы их восстановили несколькими днями спустя.

Вообще-то Иешуа, судя по всему, и так уже догадывался о многом, а может быть, – и обо всем. Во всяком случае, сообщение Никодима он воспринял с полным равнодушием; обронил только, что, похоже, уже весь Иерусалим знает, что его нынче предадут, – кроме, разумеется, собственных учеников. Сухо объявив о предательстве в общине, он выждал немного, глянул на Иуду в упор и произнес: «Что делаешь – делай скорей!» Иуда намек понял и немедленно вымелся вон, не забыв прихватить с собой денежный ящик (который, как выясняется, и спас ему жизнь при выходе на улицу). Вообще изо всех речей Иешуа в тот вечер было ясно: человек подвел черту под всей своею жизнью и хладнокровно отдает последние распоряжения, стараясь не упустить ни единой мелочи. Не просто отказался от борьбы и поплыл по течению, нет – он был именно твердо убежден в завершенности своего земного пути и вел себя соответственно.

Впоследствии, когда мы сумели восстановить события с достаточной полнотой, Фабриций признался, что именно этот эпизод представляется ему самым загадочным во всей нашей истории.

– Ничего не понимаю, экселенц. Мы ведь, как теперь точно выяснилось, ошибались буквально во всем. Предупреждение Иешуа послали в тот день потому лишь, что решили будто Каиафа через него добирается до Никодима, а этого в действительности и в помине не было. Предателем считали Иоанна – а он был чист аки ангел. К тому же и текст сообщения, по соображениям конспирации, пришлось сделать неопределенным – никаких имен, только факт предательства одного из учеников. Одним словом, экселенц, «предупреждение» наше оказалось фактической дезинформацией, и ничем Иешуа не помогло, да и не могло помочь.

– Ничего себе дезинформация! Все посылки наши действительно были ошибочны, но результат-то получился верным – минус на минус дал плюс. Итоговое сообщение парадоксальным образом содержало «чистую правду и ничего, кроме правды» – в общине есть предатель, и точка. И передано оно оказалось вовремя – в тот последний отрезок времени, когда что-то еще можно было изменить. Другое дело, что Иешуа не пожелал им воспользоваться, но уж это-то точно не от нас зависело.

– Не знаю… Я все равно не вижу, чтобы эта информация могла хоть чем-то помочь Иешуа вычислить Иуду. Я скорее готов допустить, что тут имело место какое-то наитие, фантастическое по силе и определенности…

– Ну-ну, Фабриций! В нашей с тобой профессии равно опасно и недооценивать интуицию со всякого рода наитиями, и придавать им чрезмерное значение. Ты, между прочим, почему-то игнорируешь элементарную наблюдательность Иешуа, а ведь она, насколько я могу судить, ничуть не уступала твоей; надо думать, материала для умозаключений у него за эти годы накопилось сколько угодно. Это ученики на следующий же день выбросили из головы историю с ящиком серебра, а он – наверняка нет; были, несомненно, и еще какие-то штрихи, которые потихонечку лепились в общую картину. В общем, в последнее время Учитель наверняка начал подозревать Иуду в какой-то нечистой игре. И, получив из заслуживающего доверия источника сообщение: «В общине есть предатель», он просто сложил два с двумя – и обнародовал результат.