Двадцать лет спустя - Чарли Донли

пристань Норт-Коув. Было почти шесть часов вечера, когда она подошла к Седьмой авеню и повернула на 47-ую Западную стрит. Она отыскала заведение с надписью «Дом рома» на витрине, открыла дверь и вошла внутрь. Эйвери увидела его раньше, чем он заметил ее. Он сидел на барном стуле и правой рукой крутил стакан на барной стойке перед собой, а левой потирал центр грудины. Из своих изысканий Эйвери знала, что этому мужчине было всего двадцать восемь лет, когда он вел расследование по делу Кэмерона Янга. Значит, сегодня ему за сорок, но с такого расстояния и в приглушенном свете бара, затемняющего его черты, он выглядел моложе. Присмотревшись повнимательнее по мере приближения, Эйвери подумала, что ошиблась. Но нет, она смотрела на детектива Уолта Дженкинса. Просто он не слишком отличался от виденных ею фотографий 2001 года, когда его лицо появлялось в газетах, которые она читала, и архивных записях пресс-конференций, которые она смотрела онлайн. Ему можно было дать лет тридцать пять, он обладал тем типом внешности, который делает привлекательным Дэниела Крейга – коротко стриженные волосы, переходящие в узкие бакенбарды, морщинки от улыбки вокруг рта, видимые сейчас, когда он рассматривал свой напиток, и ранние гусиные лапки в уголках глаз. Когда Эйвери подошла, он поднял взгляд от своего напитка. Их глаза встретились, и она увидела, что его радужка какого-то льдисто-голубого цвета, который на первый взгляд можно принять за серый.

Эйвери почувствовала, что он ее узнал. Она никогда не стремилась к известности с тех пор, как сбежала из Нью-Йорка, как раз наоборот. Но слава каким-то образом нашла ее. Миллионы людей смотрят «Американские события» каждую неделю, так что ее неизбежно часто узнавали. Уолт Дженкинс поднял подбородок, на котором Эйвери заметила ямочку, и улыбнулся. Его зубы, ровные и белые, контрастировали с загорелым лицом. Эйвери протянула руку:

– Детектив Дженкинс?

Подняв бровь, он пожал ее руку.

– Так непривычно звучит. Меня много лет не называли детективом. Уолт Дженкинс.

– Здравствуйте, Уолт. Эйвери Мэйсон. Я читала, что вы вышли на пенсию, во что трудно поверить. Вы не выглядите старым. В смысле, вы не похожи на пенсионера.

– Я еще не имею членского билета Американской ассоциации пенсионеров, но совершенно определенно оставил работу детективом. Много-много лет назад.

– Полицейское управление Нью-Йорка?

– Нет, я никогда не работал в нью-йоркской полиции. Когда я был копом, я работал на штат Нью-Йорк и Бюро уголовных расследований.

– Да, вы работали в БУР, именно об этом я хотела с вами проконсультироваться.

– Конечно. Садитесь. Я могу вас угостить?

Эйвери села на стул рядом с ним и показала на его напиток:

– Это что, бурбон?

– Ром.

– Ром?

– Это место называется «Дом рома».

– Со льдом?

– Именно так следует наслаждаться хорошим ромом. Не портить, смешивая с содовой, «Ред Буллом» или что еще детки делают в наше время. Могу я вас побаловать?

– Я предпочитаю «Титос» с содовой, если они вообще подают водку в ромовом баре.

Эйвери помахала рукой бармену, который смешал коктейль с рекордной скоростью и поставил перед ней.

– Итак, какова ваша предыстория? – спросила Эйвери. – Вы стали детективом в двадцать восемь и рано вышли на пенсию?

– Не совсем. На самом деле, после работы в БУР я перешел в ФБР.

Эйвери подняла свой стакан, чтобы сделать глоток, но при упоминании ФБР остановилась, не донеся его нескольких сантиметров до губ. Наконец она сделала большой глоток водки и, покачав головой, поставила коктейль на барную стойку.

– Почему я этого не знаю?

– Вы мне скажите. Вы же журналист-расследователь.

Эйвери попыталась переварить мысль о том, что сидит в баре с сотрудником ФБР – организации, которая давно интересуется ее семьей.

– В вашу защиту, – сказал Уолт, нарушив молчание, – мою карьеру в Бюро не назовешь выдающейся. Ее легко пропустить. После одиннадцатого сентября я несколько лет в основном перекладывал бумажки и до сих пор не уверен, что мои усилия как-то помогли войне против терроризма. Затем я перевелся в наружное наблюдение, где провел остаток своей карьеры.

«Наблюдение, – подумала Эйвери. – Не белый воротничок».

– И как вы умудрились выйти на пенсию в сорок лет? Потратьте двадцать лет и живите долго и счастливо?

– Не совсем. Я был ранен во время задания, и меня вежливо попросили уйти. Я вежливо ушел.

– Вот как. И что теперь?

– Я снимаю дом на Ямайке, где провел последние несколько лет. Стараюсь возвращаться в Нью-Йорк только при необходимости. Город хранит тяжелые воспоминания, и возвращение всегда будоражит их.

Эйвери подумала про свой день, поездку на пристань и долгую прогулку по улицам Манхэттена, пока пыталась успокоить собственные тревожные воспоминания. Она сделала все возможное, чтобы дистанцироваться от язв семьи Монтгомери, по крайней мере скрыться от них. Особенно она старалась избежать связи с Манхэттенским вором, как пресса окрестила ее отца. Позор отца был причиной тому, что она испытывала неприятное чувство, сидя рядом с бывшим агентом ФБР, и ее бурное прошлое объясняло, почему ее так выбила из колеи симпатия к Уолту Дженкинсу. Битва, развернувшаяся между ее прошлым и настоящим «я», была изматывающей. Она довлела как над профессиональной, так и над личной жизнью. Она мешала Эйвери заводить серьезные отношения с мужчинами в последние годы. Ее последние серьезные отношения были с однокурсником на втором году обучения в юридическом вузе, и она прекратила их, когда правда про фирму ее отца начала просачиваться в публичное пространство и последствия подняли свои уродливые морды. Эйвери поняла, что годы изучения юриспруденции потрачены так же зря, как будто она провела их в наркопритоне. Ни одна юридическая фирма или муниципалитет не наняли бы дочь Гарта Монтгомери сажать преступников за решетку. Слишком велика была бы ирония, чтобы ее проглотила даже недееспособная политическая система Соединенных Штатов.

Ее богатая история объясняла, почему Эйвери в свои тридцать два года никогда не любила. Отношения представляли проблему. Настоящие отношения – те, которые идут дальше пары месяцев нерегулярных свиданий. Потому что за этой точкой мужчины приводили Эйвери в замешательство. Она точно не знала, где начинается ее жизнь как Эйвери Мэйсон и заканчивается жизнь Клэр Монтгомери. Эти двуединые личности накладывались друг на друга так, что честность становилась невероятно сложной задачей. Ее разум много раз пытался преодолеть серпантин из ранних разговоров в начале отношений, когда обе стороны делятся историями о своем прошлом, о детстве, о родителях и братьях-сестрах. Для Клэр Монтгомери полотно ее прошлого было забрызгано каплями впавшего в неистовство безумного художника. Для Эйвери Мэйсон это полотно было пустым. Все усложнялось тем, что эти две личности были навсегда