Страшные истории для девочек Уайльд - Эллис Нир

– Это все легальные препараты.

– Ты принимаешь больше таблеток, чем моя мама, – прошептала Изола.

– Мне сделали операцию, – пожал плечами Эдгар. – Пересадка почки. Я ходил желтым почти весь прошлый год.

Изола представила его таким: Эдгар с кожей, похожей на страницу старой нечитаной книги. Удивленная его прямотой, она спросила:

– И это твоя ежедневная доза?

– Угу. – Эдгар задрал рубашку, и Изола на миг опустила глаза, но тут же вновь перевела взгляд на его лицо. Ей не хотелось смотреть на уродливый шрам у него на животе, и она заметила, что у Эдгара уже покраснели даже уши. До нее вдруг дошло, что он стесняется в этом признаваться, словно операции нужно стыдиться.

– Выглядит сурово, – произнесла Изола, и Эдгар неловко улыбнулся и фыркнул, когда она добавила: – Вроде хардкорной татуировки: не иглами, а прямо ножом.

Пока Изола набирала ванну для мамы, Кристобелль, как обычно, явилась посплетничать, и Изола описала ей рисунки на теле Эдгара. Русалка играла плавниками и заинтересованно слушала.

– Морские звезды на сосках? – хихикнула она и подхватила свои груди ладонями, вытянувшись в ванне, которую Изола готовила для мамы. Русалка была абсолютно голой, не считая вплетенных в волосы красных и белых жемчужин. Но Изола уже давно привыкла к ее роскошной наготе. – И как прикажешь им держаться?

Той ночью, прежде чем улечься спать, Изола написала на давно уже оскверненной розовой стене над кроватью новые слова: «Морские звезды на груди». Изола вела дневник не в блокнотах, а на стенах своей комнаты, где его мог бы прочитать любой, но куда никто не заходил. Отец никогда не поднимался на второй этаж, где жили Изола с мамой, так что их женственность свободно росла, вилась и душила комнаты своим неукротимым буйством.

Почти все надписи на стенах уже были неразборчивы: странные выражения на иностранных языках, дурные юношеские стихи и кладбищенские эпитафии теснили друг друга, непрестанно сражаясь за место под солнцем. Изола записывала все, что мама просила ее запомнить. Фраза «Не ешьте мое время» все еще выделялась, написанная блестящим синим маркером поверх более старой, но не менее любимой цитаты Сильвии Плат. Изола была уверена, что однажды под вязью слов не останется ни единого пятнышка розовой краски: безумные каракули выкрасят в черный всю стену живым воплощением того, как она представляла себе творческий кризис. Бесконечные слова, потерявшие смысл без разделяющих их пробелов.

Изола вела бы свой дневник в идеально-синем небе над головой, будь у нее самолет, пишущий в небе дымом, или хотя бы метла Злой Ведьмы, словно кричащая: «Сдавайся, Дороти!» Изола не возражала, чтобы люди видели ее записи и читали их. Но даже если она выразила бы свои мысли в небе, никто в мире не посмотрел бы вверх. Чем больше она хотела поведать людям, тем решительнее они отводили глаза.

Побитая жизнью слива показалась из-под тающего снега, теперь уже официально мертвая. Изола положила две серебряных монеты между ссохшимися корнями.

Дерево умирало долго, но Изолу его кончина все равно потрясла и ввергла в молчание. Папа Уайльд сам вызвался выкорчевать бренные останки. Изола наблюдала за ним из кухонного окна, пока он потел, силясь вонзить лопату в мерзлую землю. Потом они с братьями-принцами собрались, чтобы похоронить сливу по обычаю викингов: нашли самое сухое место на заднем дворе и разожгли костер. Отсветы пламени танцевали на оконном стекле маминой комнаты, но мама Уайльд так и не спустилась.

Изола много лет не видела открытого огня – только уголек на кончике сигареты Джеймса. В доме номер тридцать шесть имелся фантастически шикарный камин, но огонь в нем разжигали редко. Изола не разрешала. Слишком боялась.

– Что ты имеешь в виду? Почему боишься? – спрашивал ее тогда отец.

– Потому что, – отвечала ему пятилетняя Изола, выпячивая подбородок и топая крохотной ножкой, – в трубе живет страшный дракон!

– Драконов не существует, – ворчал отец.

– Нет, они настоящие! И огонь зажигать нельзя, потому что драконам нравятся темные тесные места, а если мы его разбудим, он разозлится!

Успокоить ее могла только мама. Она усаживала Изолу к себе на колени и зажигала спичку, поднося ее к кирпичной стене, и оранжевое пламя, словно по волшебству, танцевало на маминой ладони. Пробуждая огонь в камине, мама спокойно объясняла И золе, что в закопченной трубе нет спящих драконов, на чердаке не прячутся чудовища, безобидные тени вовсе не нарочно принимают такие гротескные формы, а под кроватью живут только тапочки.

Но теперь, когда мама загнала себя в ловушку из одеял на втором этаже, пауки заплели камин паутиной, а если Изола внимательно прислушивалась, ей опять начинало казаться, что в трубе кто-то ворочается.

Рождественские каникулы подошли к концу; Эдгар регулярно посылал ей весточки (иногда до отвращения теплые), поддразнивал насчет морозов в Авалоне и делился размытыми фотографиями семейства Алевеллинов. Изола улыбалась, разглядывая снимки с хмурой Порцией, отшелушивающей со лба лоскутки обгорелой кожи, с дешевыми пластмассовыми сувенирами, которых матушка По накупила с десяток, с бесталанными подростковыми граффити на бесценных памятниках древности.

Мертвая девочка больше не показывалась, и Изола задавалась вопросом, связано ли это с отъездом Эдгара. Так или иначе, она чувствовала, что вдали от нее Эдгар в безопасности, и мысль о том, что это она, Изола, чем-то портит Эдгару жизнь, постоянно маячила на задворках сознания.

– Она появилась, когда Эдгар сюда переехал, – сказала Изола, беспокойно выколупывая песчинки из плитки. – Возможно, для него лучше держаться от меня подальше.

– Не забывай, Голубоглазка, – сказал дедушка Ферлонг, сидевший рядом с ней на крыше, – эти создания с расколотыми душами могут быть очень завистливы и ревнивы. Но это не значит, что ты должна отказываться от мастера Ллевеллина. – Внезапно смутившись, он выпустил бирюзовое колечко дыма и пробормотал: – Если захочешь поговорить со мной, ну, знаешь, о мужчинах или о плотской любви…

Изола возмущенно взвизгнула и дернулась, отчего чуть не свалилась с крыши.

– Дедушка! Эдгар просто… То есть, не надо проводить со мной Большой Разговор. Мне шестнадцать с половиной!

– Ты права, Изола, – ворчливо отозвался дедушка Ферлонг, внимательно глядя из-под полей шляпы, как дым улетучивается с Аврора-корт, словно убегая от неловкого разговора. Изола потихоньку выдохнула с облегчением, но тут старик добавил: – Твой папа сам тебе все расскажет, когда ты подрастешь.

* * *

В первый учебный день нового семестра Изола раздвинула шторы, и на глаза тут же навернулись слезы от яркого солнца, освещающего мокрые скользкие дороги. Машина Эдгара стояла у дома, и Изола устало улыбнулась, радуясь его возвращению. Поковыляла в ванную, но в коридоре упала, поскользнувшись на лужице вытекшей из-под двери воды.