Под Золотыми воротами - Татьяна Луковская

— Где эта курица рязанская?! — рявкнул он, осторожно проверяя рукой, не осталось ли чего в сапоге.

— Марья Тимофевна? — робко уточнил дед. — Так к ключу пошла по своей надобности.

Любим спешно натянул уже безопасную обувь и тяжелой походкой злого человека зашагал в сторону леса.

— Так по своей же надобности, — осмелился напомнить ему в спину старый холоп.

— Я ей сейчас покажу надобность! Я ей такую надобность покажу, сразу забудет, как почтенных мужей изводить!

Разрывая грудью сверкающую росой паутину и ломая ни в чем не повинные ветки, Любим углубился в осинник.

Найти Марьяшку оказалось не сложно, девушка умывалась у родника, подставляя холодным струям сложенные лодочкой ладони. Наплескавшись, она плавно поднялась, выпрямилась во всю стать, неспешно отерла лицо рушником, убрала за ушко выбившуюся золотистую прядку. Хороша, что и говорить. Девушка задумчиво улыбнулась своим мыслям, грациозно откидывая назад косу, наклонилась сорвать травинку и… вздрогнула, заметив в траве знакомые сапоги.

Их хозяин, скрестив руки на груди, стоял, подпирая плечом тонкую осинку.

— Здрав буде, воевода, — сладким голосом пропела Марьяша, небрежно кивая Любиму. Она мгновенно справилась с накатившим было испугом и теперь демонстрировала степенное спокойствие.

— И когда это кончится?! — не скрывая раздражения, проронил Любим.

— О чем ты? — непонимающе вскинула Марьяшка брови, но серые глаза смеялись, да чего там смеялись, они откровенно издевались над незадачливым воеводой.

— Сама знаешь о чем. Еще раз какую пакость сотворишь… — Любим угрожающе шагнул к девице.

— То, что будет? — махнула рушником Марьяша.

Любим выжидающе помалкивал, он уже понял, как проучить насмешницу. Девушка восприняла его молчание как беспомощность и тут же пошла в наступление:

— Ничего ты мне сделать не можешь, потому как отцу поклялся, что и пальцем меня не тронешь и другим в обиду не дашь, — она торжествующе вскинула подбородок и плавной неспешной походкой, покачивая бедрами, пошла мимо Любима. Вот откуда такая недозрелая уже знает, как перед мужиком пройтись? Или у нее так случайно выходит?

Любим подождал, пока Марьяшка его обойдет, а потом, сделав прыжок, резко заключил ее в объятья, сцепив свои пальцы в замок. Руками он девицы не касался, но и вырваться ей не давал.

— А-а-м! — хищно клацнул он зубами у ее ушка.

— Ты что делаешь?! — взвилась девушка, но через возмущение поневоле опять прорвался испуг. Пытаясь освободиться, Марьяшка крутнулась и оказалась лицом к Любиму. В который раз они были пьяняще близко друг от друга. Ее грудь почти упиралась в расшитую свитку воеводы.

— Пусти, дурень! — по щекам у девушки быстро разливался румянец.

— Да нешто я тебя держу? И пальцем не трогаю, — Любим наслаждался ее растерянностью. Вконец обнаглев, он наклонился и припал к пухленьким губкам. Поцелуй был таким быстрым и неожиданным, что девица не успела сомкнуть зубы, и Любим смог не только проникнуть куда не звали, но даже немного побаловать, обведя небо кончиком языка. Нехотя оставив девичьи губы, он с злорадством наблюдал, как удивленно хлопает Марьяшка ресницами, пытаясь прийти в себя, как еще жарче пылают ее щечки.

— Да как ты смеешь, лапоть владимирский?!! — опомнилась девица, и снова попыталась вырваться, но Любим сделал кольцо объятий еще уже. Теперь он чувствовал даже через одежду приятные округлости, по телу пошла дрожь.

— А начнешь опять надо мной измываться, при всех так сделаю. Поняла? Да еще и за горячую ночку поблагодарю.

— Не посмеешь! — округляя глазищи, с ненавистью уставилась на него Марьяшка.

— Да кто ж мне запретит? — нагло улыбнулся Любим, еще больше пьянея от близости.

— А я тогда, тогда я… — он видел, что девушка подбирает для него самые страшные кары, — тогда я, как приедем, твоему князю пожалуюсь, что ты дочь посадника обесчестил, так он заставит тебя на мне жениться.

Она выпалила это с таким торжествующим лицом, словно приготовила для врага совсем уж страшную муку, похлеще лютой казни и изощренных пыток.

— Испугала козла капустой, — подмигнул ей Любим и, обдавая маленькое ушко жарким дыханием, зашептал, — тогда слово твоему батюшке для меня уж не закон будет, жена во власти мужа ходит, вот за все, насмешница, и поквитаемся. Поцелуем не отделаешься.

В подтверждение угрозы, он хотел поцеловать ее еще раз, но тут где-то за спиной хрустнула ветка. Любим на мгновение отвлекся и ослабил объятья, этого оказалось достаточно: резко присев, Марьяша поднырнула под его рукой и, подобрав поневу, пустилась бежать. Он проводил ее нарочито-громким хохотом. А на душе было и щемяще томно, и одновременно горько: не так мечталось, чтобы эта бойкая красавица на него смотрела, не такие речи хотелось слышать из этих пухленьких губок. «И зачем целоваться полез? Что дурмана глотнул».

— Ай да воевода! — к ручью ленивой походкой вышел Якун. — А говорили про тебя — на счет баб постник, блюдет себя, точно в монастырь сбирается, а наш постник вона как — девок по кустам зажимает.

Сотник явно радовался, что ненароком вспугнул парочку.

— Да это я так, за потеху проучить хотел, — как можно небрежнее проронил Любим, смахивая воображаемую пыль с сапога.

— Ну да, таких лебедушек одно удовольствие учить, — промурлыкал Якун, — не был бы женат, так еще б с тобой потягался, кому здесь да кого учить.

— Чего увидеть успел, помалкивай, — с легкой угрозой предупредил воевода.

— Да я-то промолчу, — зевая, потянулся сотник, — только про то, что ты по Марье посадниковой сохнешь, уж всем ведомо.

«Ведомо им! За собой бы следили, — разозлился то ли на Якуна, то ли на себя Любим. — Может и впрямь бабы давно не было, вот и дурю, а курица эта рязанская, случайно первой на глаза попалась, — то, что в обозе везли еще с десяток девок, его не смущало, — Приедем во Владимир, велю матушке невесту искать».

И тут же в памяти всплыли озорные глаза Марьяшки. «Зачем искать-то, уж нашлась, и другой не надобно. Чего врать себе? По рукам и ногам скрутила, не отвертеться. Пальчиком к себе поманит, и ведь побегу, полечу не оглядываясь. Вот только не прав на этот раз сметливый Щуча, жених, новоявленный, ей совсем не нужен, ей князя ясноокого подавай. Ему любовь, а мне колючки в сапоги… а губы сладкие, и малины не нужно…»

Любим зашагал прочь от заметившего его уязвимость Якуна.

— Больно резвая кобылка, не по тебе, я б на твоем месте нашел бы себе по спокойней, — полетело ему в спину.

— На твоем-то месте да, а мне такая в самый раз, — не оборачиваясь, кинул Любим.

— Куда тебе. Отрадка сказывала, на нее сам беглый князь заглядывался, — резанул сотник.

— Пусть дальше глядит, а будет моей, — самому себе уверенно сказал Любим.