Однажды в полночь - Джулия Энн Лонг

И он запел: «Бе-бе, черная овечка». И пел потом целых два часа!

Джонатан откашлялся.

– Она – сирота. Я думаю, ей около семи. Ребенок доброжелательный и уравновешенный, с вполне приемлемыми манерами. Ей нравятся книжки с картинками. Еще любит петь. А еще… у нее ямочки на щеках.

Мисс Эндикотт подобрела, когда он описал Салли. На ее лице появилась тихая, немного удивленная и прекрасная улыбка. Но голубые, ничего не пропускающие, стальные глаза директрисы школы пристально смотрели на него, и ему невольно захотелось поежиться.

Джонатан почувствовал, что заливается краской. Потом сглотнул с трудом.

– Ее избавили от… дурного обращения.

– То есть? – Мисс Эндикотт была безжалостно педантична.

Он заколебался.

Мисс Эндикотт, словно подстегивая его, вскинула бровь.

– Девочку очень сильно избили, – наконец выговорил Редмонд.

Лицо директрисы застыло. Потом она резко кивнула головой, давая понять, что все поняла. Губы ее были поджаты, она о чем-то думала.

Ей очень хотелось расспросить его подробно, а Джонатан мог бы рассказать. Но она не могла не понимать, что его семья постоянно помогала держаться на плаву ее заведению.

– Мне надо посмотреть на нее.

– Это можно сделать в течение часа, если вы согласитесь.

– Я согласна.

– Я должен попросить вас сохранить в тайне мое участие в судьбе девочки.

– Мне трудно отказать в осмотрительности, мистер Редмонд.

Что заставило его сразу подумать о том, сколько еще интересных секретов хранится в ее голове. Опять же тот, кто содержит школу для детей аристократов, не может вести себя иначе.

– Полагаю, у нас найдется свободная комната для еще одной девочки. Хотелось бы знать, как вы собираетесь оплачивать ее пребывание здесь и стол?

– Неужели вы думаете, что моя семья не сумеет обеспечить стипендией девочку, скажем так, из особого источника?

– Стипендию назначаю я, мистер Редмонд, и мое решение не обсуждается. Если ваша протеже…

– Надеюсь, вы не станете поднимать этот вопрос в будущем, мисс Эндикотт. Мое участие должно остаться в тайне, даже для моей семьи. – «В особенности для моей семьи», – подумал он, и проницательная мисс Эндикотт правильно его поняла.

Последовала еще одна короткая пауза. И еще один обмен взглядами.

– Хорошо, мистер Редмонд. Если юная леди, о которой мы говорили, будет признана пригодной, ее примут к нам.

Правда, у Джонатана зародилось подозрение, что мисс Эндикотт уже признала ее пригодной.

После долгой беседы с мисс Мариеттой Эндикотт (Салли очень хотела узнать, известна ли директрисе песенка «Бе-бе, черная овечка», и к вящему ее удовольствию, песенка, как оказалось, была той хорошо знакома), девочку зачислили в ученицы.

Салли чмокнула их обоих – и Томми, и Джонатана – в щеку. При этом Томми заметила, как Джонатан покраснел.

Это же надо! Джонатан Редмонд – уж кто-кто! – и тот залился краской от поцелуя меленькой девчонки.

Они смотрели, как Салли вприпрыжку уходит вместе с мисс Эндикотт, радуясь ожидавшим ее знакомствам с юными леди и обещанным кексам к чаю.

Она даже не обернулась на прощание.

– Ну вот! С глаз долой – из сердца вон, – с шутливым беспокойством сказал Джонатан.

– У них такая гибкая психика, у этих малышек, – тихо заметила Томми. – Радуйтесь, мистер Френд.

Но она ничего не могла с собой поделать – стояла и смотрела, пока Салли находилась в поле зрения, чтобы до конца убедиться, что девочка теперь будет избавлена, по крайней мере от побоев. Это лишь одна девчушка, у которой теперь есть кров, которую согреют, накормят и защитят, и в один прекрасный день у нее появится собственная семья. Всего лишь один ребенок! Но и это хорошо.

Томми вздохнула, сообразив, что стояла почти не дыша. В известном смысле она жила не дыша эти несколько дней. Ею овладело чувство потери и одновременно ощущение триумфа.

Обернувшись, Томми увидела, что Джонатан рассматривает ее с выражением, которое она не смогла понять, – так быстро оно исчезло с его лица. Возможно, это был восторг. Или удивление. Или задумчивость. А может, обворожительная смесь из первого, второго и третьего.

– Пойдемте? – предложил он и развернулся на каблуках.

Томми последовала за ним в прохладу ясного дня. И полной грудью вдохнула свежесть деревенского воздуха, словно собираясь как можно больше набрать его в легкие, чтобы потом в Лондоне наслаждаться его чистотой.

– Надышитесь за нас двоих, – мягко посоветовал Джонатан.

Томми засмеялась.

– Я забыла, как люблю деревню.

– Я тоже, – просто сказал он.

Но в двух этих словах было море смыслов. Пеннироял-Грин был его домом, местом, где веками жили и умирали его предки. Редмонды и Эверси удобрили собой почву здесь и далеко вокруг.

Томми даже стало интересно, что это за чувство такое – причастность к чему-либо.

– Мистер Френд… Вы не могли бы исполнить для меня песенку «Бе-бе, черная овечка»?

Ледяное молчание в ответ.

– Мне показалось, мы условились никогда не вспоминать об этом.

Томми слегка подпрыгнула, рассмеявшись.

– О, если бы только наши великосветские друзья смогли услышать вас! У вас прекрасный голос.

– Тут я с вами соглашусь, – с готовностью ответил Джонатан. – Я доведу вас до кареты, Томми, и кучер отвезет вас в Лондон. Мне нужно задержаться здесь, чтобы увидеть сестру. В столицу я отправлюсь, скорее всего, завтра.

Она улыбнулась.

– Вы любите свою сестру.

– Моя сестра – сущее наказание. А сейчас она вдобавок еще и беременна.

– Другими словами, вы любите свою сестру.

Редмонд засмеялся.

Странно, но смеяться вместе с ним было похоже на ощущение от шампанского – хотелось еще и еще, и с каждым глотком голова кружилась сильнее и сильнее.

И оказалось интересно узнать, что Джонатан Редмонд – это человек, который по-настоящему отзывчив и заботлив. Который действует кулаками, только чтобы спасти кого-то. Который рискнул своей репутацией и именем семьи, отправившись к мисс Эндикотт договориться насчет Салли. И зашел настолько далеко ради Томми и маленькой девочки, которая ковыряла в носу, вытирала сопли рукавом, теребила его, смеялась над ним и заставила чуть ли не два часа петь ей «Бе-бе, черная овечка».

Томми откашлялась.

– Спасибо за то, что вы сделали для Салли, – сказала она тихо и немного чопорно, потому что признательность ее была велика и застенчива, а Томми не привыкла быть застенчивой.