Старая дама, или Чехарда с ожерельем - Сергей Александров

— Мой племянник уже почти полгода живет в Германии, — раздраженно ответил Шульман. — Так что никакого отношения ни к пропаже вашей шубы, ни к исчезновению ожерелья Юлии Александровны он не имеет! Вот письмо, — гордо показал он конверт с немецким штемпелем. — А вот что они пишут: «Дорогой Сема! Устроились мы просто прекрасно! Поселили нас в бывшем концентрационном лагере. В том самом, в котором когда-то сидел дядя Фима! Так что ему все здесь, как родное! И даже из окон нашего домика так же, как когда-то из окон его барака, виден домик коменданта лагеря. Фима сказал, что помолодел сразу на шестьдесят лет. И теперь понимает, что значит девиз: „На свободу с чистой совестью!“»

— Какой ужас! — перекрестилась Петровна.

— «Но не пугайся, здесь очень уютно, — продолжал Шульман читать письмо. — Удобные симпатичные домики, в которых жила когда-то лагерная охрана. Мой Яшенька говорит, что он бы и сам не прочь пожить в таком лагере годик-другой. Кстати, он уже пытался наладить здесь торговые связи, но попал на такого же, как он сам, эмигранта. Теперь оба каждый день ходят в полицию! Эти боши в три раза хуже наших! А главное, с ними совершенно невозможно договориться! Яша, как сладкий сон, вспоминает нашего честного продажного налогового инспектора»…

— Ох уж этот ваш Яша, — заметила Петровна. — Он и приходил-то к вам только тогда, когда ему были нужны деньги!

— А ваш Коля — только тогда, когда ему была нужна выпивка, — парировал Шульман.

— Зато он патриот, — с гордостью заметила старушка. — Он решил, что лучше пить нашу паленую водку, чем продавать родину!

— А когда мой племянник ее продавал, вы видели?! — обиделся Семен Яковлевич. — Вот вы разглагольствуете о патриотизме, а сами тащите в дом с помоек старые стоптанные тапочки, съеденный молью мех, сломанный торшер и прочую мерзость! А потом несете все это на базар и продаете там честным гражданам! Спекулянтка!

— Может, я несу этим людям радость, — запальчиво сказала Петровна. — Может, это частичка того уюта, который окружал их в юности! И этот, как его, антиквариат!

— Это изъеденный молью старый воротник — антиквариат?! — удивился Шульман.

— Да, антиквариат, — не сдавалась Петровна, — В нем еще жена бывшего начальника НКВД по центральному проспекту щеголяла! Да если хотите знать, по нему наш исторический музей плачет! Это же натуральное пособие из цикла «Картинки старой жизни»! Может быть, без этих вещей кто-то просто не может жить!

— Неужели кто-то не сможет прожить без ваших стоптанных туфель или этого изъеденного молью воротника? — саркастически спросил ее Шульман. — Кого он сможет согреть?

— А кого могут сейчас согреть ваши книги? — с вызовом спросила Петровна. — Вот без чего уж точно все проживут! Все равно в них одна ложь!

— Какой кошмар! Это Достоевский и Чехов — ложь? — в ужасе вскричал Шульман.

— Конечно, ложь, — уверенно сказала Петровна. — Сказки о добрых людях! Нет их! И времена, о которых они писали, так и не пришли! Вот что тебе, Сема, дали эти книги? У меня была одна знакомая, тоже, как и ты, помешанная на книгах! Насобирала их несколько тысяч! И все говорила мне: «Петровна, это вечный капитал! Пройдет лет двадцать, и все это будет стоить больших денег!» И что? Прошли эти двадцать лет, а за ее макулатуру с вечными ценностями никто и ломаной копейки не дает! Так и померла в нищете! А ее внук половину этого вечного капитала потом просто выкинул на помойку!

— Петровна! Вы вопиюще невежественны, — покачал головой Шульман.

— Ничего! Может, мы люди и простые, но на свой хлеб с маслом и пол-литра водки всегда имеем, — самоуверенно ответила старушка. — А вот ты нищий, и почти все твои писатели тоже!

— Настоящий творец должен быть голодным, — гордо ответил Шульман.

— Тоже мне, творец задрипанный, — презрительно посмотрела на него Петровна. — Вот объясни мне, неграмотной, зачем им голодать, этим самым творцам? Чтобы лучше описывать помойки и ту беспросветную жизнь, которой живет большинство людей?

— Нет, для того чтобы понимать боль этих людей, — авторитетно ответил Шульман.

— У вас, голубчик, не творец, а прямо какой-то мазохист получается, — улыбнувшись, заметила Баратова, с интересом прислушиваясь к этой пикировке.

Шульман не нашелся что ответить.

— Да, наша культура, как всегда, в большой заднице, — после небольшого молчания глубокомысленно сказал майор и тут же спохватился и пробормотал: — Извините, Юлия Александровна, вырвалось!

— Ничего, Вася! Хоть и грубоватое, но очень образное сравнение, — ободряюще заметила Людмила.

— А главное, абсолютно точное, — горячо подтвердил Шульман. — Вы не представляете, как мы, интеллигентные люди, намучились! И мой отец мучился, и мой дядя Фима, и я мучился…

— Вкалывать надо, а не мучиться, — презрительно прервала его Петровна. — Интеллигент несчастный!

— Можно подумать, вы у нас передовик труда, — обиженно сказал Шульман. — Всю жизнь проработали бухгалтером, а потом сами себя еще и обсчитали!

— Я этими вот руками перетащила столько тяжеленных папок с бухгалтерскими отчетами! — патетически сказала Петровна, потрясая маленькими сухонькими ручками. — Да и сейчас дня не проходит, чтобы я не пошла торговать на местный рынок, чтобы помочь себе и людям! А ты, Сема, извини, просиживаешь со своей интеллигентностью засаленные штаны дома! И вообще, сначала себя в порядок приведи, а потом другим замечания делай!

— А у вас руки трясутся с перепою, — ответил ей Шульман.

— А у тебя штаны с заплатами, в которых ходил еще Котовский, — парировала Петровна.

— А при чем здесь Котовский? — оторопело спросил Семен Яковлевич.

— Так, тихо, — оборвал этот уже начинавший надоедать всем спор майор. — Не тот сегодня день, чтобы выяснять отношения! Давайте лучше еще раз помянем вашего соседа — и по домам!

— Вот это мудрый человек! А то все книги да книги, — с уважением сказала Петровна и первой протянула майору свою пустую рюмку…

Выпив водку, Петровна пошла к выходу. Баратова вышла в коридор проводить ее.

— Сейчас мы одни, Петровна, признайтесь, это ведь вы повесили тогда ожерелье на люстру? — тихо спросила она у старушки.

— Что вы такое говорите? — смутилась та.

— И я даже знаю, что вам за это посулили четыре бутылки водки, — продолжала Баратова.

— Да чтобы я за одну бутылку! — возмутилась Петровна.

— Не за одну, а за четыре, — поправила ее Баратова. — И посулила их вам наша соседка снизу — Лариса!

Услышав про Ларису, Петровна сразу сникла.

— Бес попутал, — сказала она сокрушенно. — Честное слово, Александровна, это все не я, а болезнь! Будь она неладна, — ударила старушка себя кулаком в грудь. — Иногда так схватит — просто сил нет! Даже мурашки по всему телу, потом голова закружится, ноги подкашиваются, а дальше ничего не помню! Вот и отец мой покойный говорил: «Трезвый я кроткий и ласковый, а когда пьяный, могу кого-нибудь убить!» Вот так и я, когда выпью, сама себя боюсь! Александровна, красавица моя, не будешь подавать на меня заявление? — с надеждой посмотрела она на Баратову.