Записки карманника - Заур Зугумов

Тот, кто плавал по северным морям, знает, что, независимо от времени года, постоянные шторма и качки выматывают моряков, а тем более пассажиров, не давая им времени ни для отдыха, ни для сна. Только эти люди представляют себе, каково идти в это время по Охотскому морю. Но я ставлю сто к одному, что и они не догадываются, что этот путь могут проделать полураздетые и больные зэки в грязном и вонючем трюме.

Тот самый Магадан, о котором много сказано и спето в народе, через семнадцать суток встречал истинных хозяев этой земли, но они об этом даже не догадывались. Еще почти сутки баржа боролась с волной, рискуя разбиться о прибрежные скалы, пока благоприятная погода не позволила войти в бухту Нагаево, а ещё через несколько часов пришвартоваться в порту.

Больных, измученных и измождённых от долгой дороги и Богом проклятой качки каторжан вывели, пока ещё было светло, из трюмов. Через весь порт и прилегавшие к нему строения их повели по скрипучему, только что выпавшему снегу под усиленным конвоем с бьющимися в злобной истерике псами к веренице полуторок, которые стояли прямо за воротами порта. Загрузив каторжан в машины, их тут же отправили по тракту в поселок Уптар, в малую зону, которая находилась в нескольких десятках километров от Магадана.

Малая зона – это пересылка. Большая зона – лагерь горного управления – бесконечные приземистые бараки, арестантские улицы, тройная ограда из колючей проволоки, караульные вышки, похожие на скворечни. В малой зоне ещё больше колючей проволоки, ещё больше вышек, замков и щеколд – ведь там живут приезжие, транзитные, от которых можно ждать всякой беды. Архитектура малой зоны идеальна. Это один квадратный барак, огромный, где нары настелены в четыре этажа и не менее пятисот мест для вновь прибывающих арестантов. Это значит, что если понадобится, то можно вместить тысячи.

Зимой этапов мало и зона изнутри кажется почти пустой. В не успевшем просохнуть бараке – белый пар, на стенах лёд. При входе – огромная электрическая лампа в тысячу свечей и от неровной подачи энергии она то желтеет, то загорается ослепительным белым светом.

Днём зона спит. По ночам раскрываются двери, под лампой появляются люди со списками в руках и хриплыми, простуженными голосами выкрикивают фамилии осуждённых. Те, кого вызвали, застёгивают бушлаты на все пуговицы, шагают через порог и исчезают навсегда. За порогом ждет конвой, где-то пыхтят моторы грузовиков, заключенных везут на прииски, в совхозы, на дорожные участки… Их прибыло около трёх тысяч человек. При подсчёте надзиратели недосчитались семнадцати арестантов. Между небом и землей, не в море и не на суше, эти люди, отмучившись, лежали теперь на дне зловонного трюма, заботливо накрытые с головой белыми рубашками от кальсон и разным тряпьём, которое оказалось под руками у каторжан.

Почти месяц Мишаня провёл на малой зоне, пока его и ещё нескольких блатных не включили в большой этап на прииск «Заречный». Две тысячи километров тянулась, вилась центральная колымская трасса – шоссе среди сопок и ущелий, столбики, рельсы, мосты… Почти четверо суток мучений и около пятисот километров пути потребовалось преодолеть бедолагам для того, чтобы сквозь таёжную глушь и лощины меж сопками, болотистую местность и покрытую снегом равнинную гладь, прибыть в огромный, по колымским меркам, поселок Дебин, что на левом берегу Колымы.

Приказав выгружаться из машин, конвойные построили их в большую колонну и, даже не дав хорошенько передохнуть, заставили вновь трогаться в путь, но уже своим ходом, вдоль берега, всё дальше и дальше на север.

В тайге всё неожиданно, всё – явление: луна, звёзды, зверь, птица, человек, рыба. Через двенадцать-пятнадцать километров, будто появившись из глубины промерзшей земли, прямо рядом с колонной, вынырнули белые сопки, с синеватым отливом, похожие на сахарные головы. Круглые, безлесные, они были покрыты тонким слоем плотного снега, спрессованного ветрами. Обойдя их слева, каторжане, наконец, увидели очертания большой зоны.

Теперь этап насчитывал не более восьмидесяти человек. Четверть из них (в основном хилые и больные интеллигенты – Иваны Иванычи, как называли их на Колыме) добрались до лагеря лишь на спинах своих собратьев. Потеряв последние силы, они проделали, таким образом, почти треть пути. Но для тех, кто нёс ослабевших людей, а это были крепкие, жилистые мужики и блатные, эта ноша окажется самой легкой из тех, которые им придётся тащить на своих горбах ещё не один десяток лет.

Десятью годами позже описываемых мною событий три тысячи человек были посланы зимой пешком в один из портов, где склады на берегу были уничтожены бурей. Пока этап шёл, из трех тысяч человек в живых осталось триста. Кого-то из начальства осудили, кого-то сняли с работы, но что толку? Людей не вернуть с того света.

На Крайнем Севере, на стыке тайги и тундры, среди карликовых берёз, низкорослых кустов рябины с неожиданно крупными светло-желтыми водянистыми ягодами, среди шестисотлетних лиственниц, что достигают зрелости в триста лет, живёт особенная разновидность дерева – стланик. Это дальний родственник кедра – вечнозеленый хвойный кустарник высотой в два-три метра. Он неприхотлив и растёт, уцепившись корнями за щели в камнях горного склона. Он мужествен и упрям, как все северные деревья.

Арестанты вручную заготавливали хвою стланика. Зелёные сухие иглы щипали, как перья у дичи, захватывая побольше в горсть, набивали хвоей мешки, вечером сдавали выработку десятнику. Затем хвою возили на таинственный витаминный комбинат, из неё варили темно-желтый густой и вязкий экстракт с непередаваемо противным вкусом. Этот экстракт заставляли пить или есть (кто как сумеет) перед каждым обедом. Без стопки этого лекарства в столовых нельзя было получить обед – за этим строго следили. Цинга была распространена повсеместно, а стланик был единственным лагерным средством от цинги, одобренным медициной того времени.

Но главная пахота шла на прииске, где лопата, кайло, лом и тачка были основными орудиями труда. Люди работали в обледенелых разрезах, в зловещих, залитых студёной талой водой забоях прииска, где каждый промороженный до блеска камешек обжигал руки, а казённые резиновые калоши-чуни не спасали от холода многократно обмороженные ноги бедолаг.

Круглыми сутками в ущелье между сопками вился над прииском белый туман, такой густой, что в двух шагах не было видно человека. Старожилы точно определяли безо всякого градусника: если стоит морозный туман – значит, на улице сорок градусов ниже нуля; если воздух при дыхании выходит с шумом, а дышать трудно – значит, сорок пять градусов. Свыше пятидесяти пяти градусов – плевок замерзает на лету.

Из разреза, где добывали песок и снимали торф, было два пути: «под сопку» – в братские безымянные могилы – и в больницу. Вши заживо съедали работяг. Колымчане снимали белье и закапывали его на ночь в землю, каждую рубаху и кальсоны отдельно, оставив на поверхности лишь маленький кончик. Это было народное средство против вшей. Наутро они собирались на кончиках рубах. Паразитов сжигали, поднося рубаху к горящей головне из костра. Увы, этот остроумный способ не уничтожал гнид.