Записки карманника - Заур Зугумов

И вновь тишину камеры разорвал всё тот же дикий обезьяний хохот ничтожеств. Стиснув зубы, с полными слёз глазами, но уверенный в правоте своих действий, Мишаня нагнулся было к матрацу, но в это время амбал ловко обхватил его за талию – притянул с силой к себе, вероятно посчитав, что Мишаня таким образом предлагает себя. Он попытался было расстегнуть ремень его брюк, но это стало последним действием в его козьей жизни. В доли секунды, разрывая пальцы в кровь о высохшую буханку хлеба, стоя согнувшись в три погибели, Мишаня вытащил стилет и, не задумываясь ни секунды, с разворота, снизу всадил его прямо в горло предвкушающему наслаждение поддонку.

Душераздирающий крик, перешедший в шипение змеи, огласил только что веселившуюся камеру большого спеца. Амбал выпрямился, кровь фонтаном брызнула из его рта и залила дверь вместе с глазком, в который впился шнифт корпусного кума. Сделав несколько шагов в сторону, детина попытался выдернуть стилет из своего горла, но как только он схватился за его рукоять, то задёргался в предсмертных судорогах. Он вытянулся как по команде «смирно», и рухнул замертво на цементный пол рядом с парашей.

Одновременно с шумом упавшего тела послышался всё тот же противный скрипучий скрежет замков. Дверь камеры с лязгом распахнулась и в неё вбежали несколько легавых: корпусной, кум и попкарь. Увидев распростертое тело с торчащим стилетом в горле, они поначалу растерялись, но затем быстро пришли в себя и, схватив Мишаню с обеих сторон под руки, вывели его из камеры в коридор.

После столь драматичных событий, происшедших в жизни большого спеца Бутырки, прошло ровно десять суток. Это время Мишаня провел в карцере тюрьмы. Избитого, покоцанного и измождённого, его наконец-то перевели в приличную камеру. За это время шпана централа уже прослышала про молодого босячка, поэтому и встречали его в камере, как и подобает встречать вора. Ксиву, предусмотрительно данную ему Огоньком «на Петрах», он еще в карцере передал одному бродяге, сидевшему через стенку.

В этой связи хотелось бы сказать вот о чём. С того момента как Мишаня перешагнул порог той гадской хаты на большом спецу и объявил себя вором, он в свои неполные пятнадцать лет стал самым молодым вором в законе в столичных тюрьмах. Хотя «ворами в законе» урок стали называть много позже, после указа 1961 года, когда в воровской среде стали применяться «подходы». Ровно через час, после мусорских экзекуций, когда волоком протащили его почти по всем коридорам Бутырки в карцер, он имел уже такой авторитет, какой к своим пятидесяти годам мог заработать не каждый бывалый уркаган.

Следствие растянулось ровно на год, но Мишаня почти не ощущал времени. Он многое понял и многому научился от старых урок за этот короткий срок. От природы молчун, он мог сутками не говорить, слушая и запоминая всё то, что бывает необходимо в воровской жизни.

В отличие от наших дней, когда люди, которые непонятно за какие заслуги, причисляют себя к ворам в законе, разъезжают на шестисотых «Мерседесах», одеваются «от Валентино», а зайдя в казино, ставят на кон по нескольку тысяч баксов за раз, не имея даже представления о том, что такое «стиры», не говоря уже о воровских играх, таких, например, как «третьями», «терс», «бура» или «очко», одной из главных оценок блатного в те шебутные годы было умение хорошо играть в карты, ибо это был его хлеб. На свободе вор воровал, в лагере – играл.

Среди блатных в камере вместе с Мишаней находился один старый «игровой» по прозвищу Хирург. Это был знаменитый на весь Север картёжник. Он симпатизировал Мишане, а потому и поднатаскал его в этом сложном и крайне опасном занятии. Хирург объяснил азы игры в карты, научил его блефовать и уметь вовремя тормознуться – этим двум основным составляющим хорошей игры. Мишаня был хваток до всякого рода новшеств, но главное, в нём была жилка картёжника, так что к тому времени, когда у него начался суд, он уже играл как следует и понемногу выигрывал.

Тот жирный бобёр, которого он порезал на бану, оклемался только через год, стал инвалидом и теперь, давал против него такие показания, за которые Мишане впору было мазать лоб зеленкой. Объединив два дела – тюремное убийство с применением холодного оружия и причинение тяжких телесных повреждений, тоже при помощи холодного оружия, судья накатил Мишане на полную катушку – «дикашку».

Хоть он и был тогда один на всём белом свете, но, тем не менее, не унывал. Впереди его ждало большое воровское будущее. Тюрьма теперь стала его родным домом, а воры – семьей.

Холодным январским утром 1948 года группу заключенных Бутырского централа вывели из этого серого, во все времена года, сооружения и, погрузив в два чёрных ворона, отвезли на «Красную Пресню» – в московскую пересыльную тюрьму, а уже оттуда через месяц их доставили на вокзал северного направления, чтобы отправить по этапу на край земли. Среди арестантов того этапа был и Мишаня.

До знаменитого порта Ванино они добирались больше трех месяцев. В то послевоенное время проблемы у страны были буквально со всем, в том числе с транспортом и дорогами, топливом и продовольствием. И трудно было тоже почти всем: рабочим и профессорам, военным и врачам, зэкам и ментам. Так что никто из босоты не роптал, молча перенося трудности дорог и пересылок, ибо они давно привыкли к этим перипетиям, тяжелее было остальным. Из почти двухсот человек, следовавших по этапу, большинство составляли мужчины: политические заключенные, осужденные по 58-й статье, бывшие военнопленные гитлеровских концлагерей, бежавшие из плена и таким образом выжившие, полицаи, власовцы, офицеры Советской армии и НКВД, работники правительственных учреждений, «некрасовские» мужики и воры.

Огромная пересылка, в которой разместили этап, была забита под самую завязку. Навигация только-только началась, и первыми должны были открыть ее именно эти люди.

Берег встретил их шквальным ветром со снегом, дующим со стороны Японского моря. Снег не успевал ложиться – ветер сметал его с промороженного старого причала прямо в море. Татарский пролив опасен частыми штормами. Каменистый грунт плохо держит якоря кораблей, и, чтобы не разбиться о скалы близ Александровска, суда подолгу дрейфовали в открытом море. Они спешили укрыться в заливе Де-Кастри, искали убежища в Совгавани и торопились зайти в порт Ванино. Это была обычная весенняя погода на этих широтах. Так что расстояние почти в километр по длинному коридору из конвойных с собаками, от здания пересылки до трюма баржи, бедолаги преодолевали, согнувшись в три погибели, прячась от колючей метели и проклиная всех мусоров, судей и прокуроров, вместе взятых.

Ступив на скользкий трап, двое из арестантов с непривычки тут же очутились за бортом. И хотя через несколько минут менты выудили их баграми, это были уже не жильцы на свете.

К вечеру этап загрузили в трюмы старой и ржавой баржи «Сахалин», которая казалась насквозь пропитавшаяся запахом рыбы, пота и ещё чего-то непонятного, и выдали всем сухой паёк на время пути до лагеря. На следующее утро сухогруз отшвартовался от причала и взял курс на Магадан.