Четвертый бастион - Вячеслав Демченко

Майор Шабрин был таковым, поэтому возразил без притворства и без обиняков:

– Не обольщайтесь, Илья Ильич, какие тут хитрости, если даром, что ночь, – кивнул он вниз, на ложементы, озаряемые вспышками взрывов и пламенем горящих укреплений. – Все как на ладони, что тут утаишь?

– Да и не надо ничего утаивать, ваше высокоблагородие, – нарочито официально обратился штабс-капитан, поправив над шрамом козырек фуражки. – Напротив. Убедите, Борис Тимофеевич, командира бастиона отступиться от ложементов… – закончил он просто, как о деле будничном.

– Отступить?!

* * *

Русские отступили…

«Похоже, что исключительно благодаря контратаке зуавов», – подумал Мак-Уолтер, выпростав башмак из петли темно-зеленой материи, лентой увязавшейся за ногой. Должно быть, от русской зуботычины слетел шеш[60] одного из «истинных» зуавов, тех африканцев, что носили тюрбан, а не только феску.

А может, и не было зуботычины, а прогудело над самым ухом ядро, размотав длинный кусок ткани в мгновенье ока и вскружив контузией голову. Передовая батарея вражеского бастиона, подтверждая репутацию «живого мертвеца», продолжала громыхать полевыми пушками – корабельных на ней не осталось.

NOTA BENE

Батарея мертвеца…

Выдвинутая к французским позициям, батарея лейтенанта Костомарова первая принимала артиллерийский огонь неприятеля, а во время многочисленных вылазок защитников бастиона ей невольно доставалось и русской картечи. Французы, пытаясь уничтожить батарею, вставшую на подходе к бастиону «колом в горле», буквально засыпали ее снарядами, но защитники, несмотря на большие потери и под непрерывным огнем, восстанавливали ее вновь и вновь. Редкий день проходил без того, чтобы на батарее не приходилось заменять подбитые орудия. Однажды, сделав подкоп, французы даже взорвали ее мощным фугасом. Когда осела земля, и в Париж, и в Петербург полетели телеграммы, сообщавшие о гибели Костомарова. Доложили об этом и Нахимову, весьма ценившему упрямца-лейтенанта, но наутро французов, заявившихся утвердить успех, с развороченных брустверов встретила картечь полевых орудий.

Газету же с описанием своей кончины и посмертным признанием Н. И. Костомаров долго хранил после войны и показывал посетителям «Музея Севастопольской обороны», первым начальником которого и стал, выйдя в отставку капитаном 2-го ранга. Николай Иванович Костомаров умер в 1909 году, похоронен на Братском кладбище.

До самого оставления Севастополя русскими войсками передовая батарея IV бастиона так и не была захвачена неприятелем.

* * *

На ее пороховые облака, часто-густо просвеченные вспышками выстрелов, они шли уже в третий раз. Только в этот раз зуавы валили в сторону контр-апрошей базарно-бестолковой, ликующей толпой, мелькая на бегу красными шароварами и держа штуцера особым своим манером – поперек, чтобы не только колоть трехгранным штыком, но и колотить прикладом. В этот раз представлялось, что до самой батареи бить больше уж некого.

В лабиринтах поваленных тур и разбитых каменных баррикад с амбразурами было полно мертвецов с обеих сторон. Живых было мало, а те, что были, живыми могли считаться только в рапортах, преуменьшающих обыкновенно потери. Волынщик 42-го с воем кутал в плед обрубок ноги, и рядом истошно подпевала, испуская дух, его волынка, шевеля рожками. Кто-то из русских, с залитым кровью лицом, слепо полз на четвереньках на грохот бастиона, к своим.

Бог свидетель, никакого желания возвращаться в это пекло, пусть даже и опустелое, не было ни у командира батальона, ни у… – Рональд покосился через эполет и увидел в багровом отсвете пламени лица своих солдат под косматыми «feather bonnet»[61]. Лица хоть и решительные, но как-то не так, чтобы жизнь положить на алтарь Отечества. С такой решимостью люди нацелены выжить, а не умереть.

И понять их можно. Что значит «русские отступили», если давно уже стало правилом, что не сейчас, так позже, но они все равно вернутся? Они всегда возвращаются, хоть штабные карты не правь. А во-вторых, проявив известное шотландское упрямство – то есть попятившись, но не позволив неприятелю развить первоначального успеха, упершись в овраге так, что те не прорвались во французскую траншею, – горцы почли свой долг в общем и целом исполненным.

Теперь шотландцы без особой охоты всякий раз увлекались зуавами, настырными в атаке, что заводные. Но что делать? Сослаться на большие потери было некому. Из своих штаб-офицеров оставался только бригадный командир Кэмпбелл…

«Но где его носит? – Рональд в который раз уже обернулся, но так и не нашел генеральской шляпы с белыми перьями поверх черных страусовых его адъютантов. – Не посылать же с этим к командиру зуавов, дескать, помилуйте, а если осталась охота – идите сами. В анекдот войдешь. Почтут чего доброго трусостью…» Так что…

Рональд вскинул над головой палаш.

– Вперед! – с неискренним энтузиазмом воскликнул лейтенант Мак-Уолтер и, с религиозной привычностью нащупав под платком галстука кожаный мешочек с ремешком, – зашагал вслед за длиннополыми кабанами[62] зуавов, трепещущими на бегу…

В кожаном мешочке, по примеру русских талисманов, хранивших щепотку родной земли, – правда, иногда в русских ранцах находили и не щепотку, а целый ком, завернутый в холстину[63]… В кожаном футляре укрывался от воровского глаза драгоценный медальон леди Мэри.

Уэст-Мидленс. Англия,

март 1855 года

История с медальоном вышла пренеприятная, хоть о его пропаже старый лорд Рауд дознался только в первых числах марта, когда в очередной раз возникла нужда почтить память незабвенной жены в присутствии миссис Керк.

Сама по себе рябая вдова местного сквайра не стоила бы подобных усилий, не одалживайся у нее граф в последнее время так часто и не питай она в связи с этим определенных иллюзий в отношении графского титула. Джон-Ксаверий Эрл Рауд был джентльмен. И хоть матримониальные планы вдовы его раздражали, паче приставаний дешевой девки («Как будто он не может позволить себе достойную партию?!»), но джентльмен вместо того, чтобы спустить толстушку в кринолине с парадной лестницы, должен был прибегать к театральным эффектам.

– Ландыш мой! – воскликнул он умиленно, когда юная Мэри-Лукреция показалась в дверях столовой. – Как ты похожа на свою бедную мать… Не находите? – это уже был изрядный камуфлет[64] под кринолин мисс.