Четвертый бастион - Вячеслав Демченко

Перчатки небрежно упали под ноги.

– Хоть, правду сказать, давно уже не до прихотей, – продолжала Юлия и после недолгого размышления подняла перчатки, бросив в сумку под облучком. Затем она хотела было пояснить, что, мол, в доме мадам положение немногим лучшее, чем во всех прочих домах, но наткнулась на вид княжны, остолбенело уставившейся на пачку пореформенных билетов в руках.

– Что вы там, Маша, такое узрели? – по-своему прочитала изумление девушки Шахрезада и недовольно проворчала: – Чай, не из холерного лазарета бумажки.

– Нет, что вы! – вспыхнула Маша. – Просто это… Это с вашей стороны так… – девушка, наконец, оторвала взгляд от ампирного портала на сторублевой купюре и обернулась. – Это так благородно…

– Оттого, что с нашей стороны? – холодно уточнила Юлия, но, заметив, что желтые искорки фонаря в черных зрачках княжны раздвоились, отраженные соленой влагой, тут же смягчилась. – А вы думали, Маша, наши «парижанки» да «знойные турчанки» не те же русские бабы… pardon за высокий слог? Да сама мадам Блаумайстер, на что уж рачительная натура, велела новоиспеченных кавалеров и инвалидов ублажать в полцены. Так вот! – нарочно заторопилась Юлия со своим планом, пока чувствительная княжна не скуксилась окончательно.

Даже пришлось встряхнуть вожжами, чтобы резвая рысь лошади встряхнула заодно и пассажирку.

– Наслушались наши барышни от унтеров и штаб-офицеров, то есть от тех, кого это, к несчастью, коснулось или кому небезразлично… – продолжила Юлия, правя коляску в сторону Театральной площади. – Впрочем, это и так всем известно, что положение в госпиталях с лекарствами ужасно. Вот и собрали денег, сколь могли.

Она виновато пожала плечами, сама поддавшись умилению княжны: «В самом деле, вчера Агата Матильде глаз подбила за гривенный, а сегодня из пуфика дюжинный червонец выпорола платиновый[53], что на корову отложен был в видах пенсии».

Машенька молчала, а Юлия продолжала объяснять:

– Тут немного, поскольку барышни наши давно уж обслуживают унтеров за какую-нибудь безделицу из французского ранца, а господ офицеров так и вовсе в кредит. И все-таки… Я думаю, на пять тысяч можно изрядно закупить камфары, йоду, корпии, чего там еще, бог весть. Список нам составил один фельдшер из числа постоянных гостей мадам. Говорит, с перевязочными средствами совсем плохо, хоть подолом раны протирай[54], – она покачала головой, очевидно, хорошо представляя себе предмет, о котором говорила.

И это все более заставляло Машу чувствовать себя рядом с ней совершенным ребенком, нисколько не знающим жизни. Тогда как «мадемуазель» дома терпимости, едва старшая ее на год-два, рассуждала куда трезвее салонных стратегов из отцовской курительной комнаты.

– Только доставить груз нужно адресно, чтоб не растаскали без толку, да того хуже – не разворовали. Прислать, скажем, на лазарет, что за Чесменским редутом. Я и сама видела, у них там совсем скверно с перевязками, корпия вся сальная, лен застиран.

– Сами видели?! – ахнула Маша, которую отец загонял с дворней в погреб, стоило бомбе упасть в начале улицы.

– Да, – равнодушно кивнула Юлия, очевидно не усматривая ничего героического в том, чтобы «быть на бастионах».

Машенька, потрясенная, покачала головой: «И это когда какой-нибудь юнкер в салоне Мелеховых только тем и бывает замечен, что заявит во всеуслышание, мол, иду на бастионы. А ведь отправляется не в бой, а присматривать за строительными работами. Но он тут же герой, тут же судьбы заложник. Его провожают ахи и охи дам, суровые рукопожатия бывалых. А тут вот так запросто – бывала».

– Да, – подтвердила Юлия, не меняясь ни в лице, ни в голосе. – Мадам случается забирать из лазарета одиноких офицеров, за которыми, кроме пьяненького денщика и присмотреть некому. Вот, в последний раз подпоручика выхаживали, на Чесменском редуте ногу потерял, насмотрелась.

Она ободряюще погладила княжну по руке.

– Вот туда и отвезем, что удастся привезти.

– Но, Юлия, почему я? – наконец окончательно опомнилась Машенька и тем более окончательно растерялась. – Я не знаю, где, как?

Шахрезада, попридержав лошадь, обернулась:

– Уверена, вы сможете найти в салоне вашего отца нужного человека, который бы смог устроить закупку медикаментов.

– Но неужели вы?.. – удивленно вздернула черными дужками бровей Маша.

– Сама? – отозвалась Юлия со смешком, впрочем, без тени самоуничижения. – Я ж, Маша, не светская куртизанка, как вы, наверное, себе нафантазировали. Мне нет хода в общество, где могли бы обретаться чины такого ранга – гражданские или интендантские. Мы ж как-то все больше по военным, а им самим впору искать обходных путей, чтобы раздобыть сухарей солдатам и пороху пушкам. Сможете?

Не дождавшись ответа Маши – та все это время только нервически надевала и снимала лайковые перчатки, бросив деньги в подол, – Юлия решила сама навести ее на мысль, давно обдуманную:

– У батюшки вашего Дмитрия Ефремовича, я слыхала, играют по-крупному?

– Да… – не сразу подтвердила Маша, не зная, стесняться ли этого обстоятельства или гордиться? С одной стороны оказывается – «пир во время чумы».

«Хотя какой пир?! – мысленно вступилась она за своего добрейшего и когда-то хлебосольного батюшку, кормившего бедных абонентов Морской библиотеки всякий раз, как оттуда возвращался. – Какой пир, если к столу давно не подают ничего более цукатов к принесенному вину – и то спасибо татарскому мурзе, приятелю полковника».

Но выходило, что за закрытыми портьерами в кабинете отца, в клубах трубочного и сигарного дыма, крутились деньги, которых и быть не должно в осажденном городе.

– А значит, и люди, умеющие их заработать или украсть, – точно подслушав ее мысли, продолжила Шахрезада. – Что у нас, впрочем, почитается за одно и то же.

– Кто эти люди? – вырвалось вслух у княжны, мысленно перебиравшей портреты, расставленные в креслах и на венецианских стульях вокруг ломберного стола.

– Разумеется, те, кто имеет отношение к военным, гражданским или всяким другим поставкам в город. Спросите, наконец, у своего папá, вы же сами нахваливали его, что он у вас милый и понимающий человек, – вновь подсказала выход Юлия, тут же успокоив смятенный ум княжны.

– Действительно! – воскликнула та. – Он поймет. Он у меня славный. Он даже… Вот что! – вдруг решилась на что-то княжна, прижав пачку потертых билетов к груди, как талисман, и заговорила сбивчиво, горячась: – Мне стыдно, что я вот так с вами, ночью… Приезжайте ко мне завтра днем, пусть все… – она замотала русой головкой в «кибитке» на ленточках, видимо отсекая лишние слова, пока не вырвались. – Всенепременно приезжайте, и мы поговорим с папá вместе.