Преступление и наказание - Федор Достоевский

– Небось со вчерашнего не ел. Целый-то день прошлялся, асамого лихоманка бьет.

– Настасья… за что били хозяйку?

Она пристально на него посмотрела.

– Кто бил хозяйку?

– Сейчас… полчаса назад, Илья Петрович, надзирателяпомощник, на лестнице… За что он так ее избил? и… зачем приходил?..

Настасья молча и нахмурившись его рассматривала и долго таксмотрела. Ему очень неприятно стало от этого рассматривания, даже страшно.

– Настасья, что ж ты молчишь? – робко проговорил он,наконец, слабым голосом.

– Это кровь, – отвечала она, наконец, тихо и как будто про себяговоря.

– Кровь!.. Какая кровь?.. – бормотал он, бледнея иотодвигаясь к стене. Настасья продолжала молча смотреть на него.

– Никто хозяйку не бил, – проговорила она опять строгим ирешительным голосом. Он смотрел на нее, едва дыша.

– Я сам слышал… я не спал… я сидел, – еще робче проговорилон. – Я долго слушал… Приходил надзирателя помощник… На лестницу все сбежались,из всех квартир…

– Никто не приходил. А это кровь в тебе кричит. Это когда ейвыходу нет и уж печенками запекаться начнет, тут и начнет мерещиться… Есть-тостанешь, что ли?

Он не отвечал. Настасья все стояла над ним, пристальноглядела на него и не уходила.

– Пить дай… Настасьюшка.

Она сошла вниз и минуты через две воротилась с водой в белойглиняной кружке; но он уже не помнил, что было дальше. Помнил только, какотхлебнул один глоток холодной воды и пролил из кружки на грудь. Затемнаступило беспамятство.

Он, однако ж, не то чтоб уж был совсем в беспамятстве во всевремя болезни: это было лихорадочное состояние, с бредом и полусознанием.Многое он потом припомнил. То казалось ему, что около него собирается многонароду и хотят его взять и куда-то вынести, очень об нем спорят и ссорятся. Товдруг он один в комнате, все ушли и боятся его, и только изредка чуть-чутьотворяют дверь посмотреть на него, грозят ему, сговариваются об чем-то промежсебя, смеются и дразнят его. Настасью он часто помнил подле себя; различал иеще одного человека, очень будто бы ему знакомого, но кого именно – никак немог догадаться и тосковал об этом, даже и плакал. Иной раз казалось ему, что онуже с месяц лежит; в другой раз – что все тот же день идет. Но об том – об томон совершенно забыл; зато ежеминутно помнил, что об чем-то забыл, чего нельзязабывать, – терзался, мучился, припоминая, стонал, впадал в бешенство или вужасный, невыносимый страх. Тогда он порывался с места, хотел бежать, но всегдакто-нибудь его останавливал силой, и он опять впадал в бессилие и беспамятство.Наконец, он совсем пришел в себя.

Произошло это утром, в десять часов. В этот час утра, вясные дни, солнце всегда длинною полосой проходило по его правой стене иосвещало угол подле двери. У постели его стояла Настасья и еще один человек,очень любопытно его разглядывавший и совершенно ему незнакомый. Это был молодойпарень в кафтане, с бородкой, и с виду походил на артельщика. Из полуотвореннойдвери выглядывала хозяйка. Раскольников приподнялся.

– Это кто, Настасья? – спросил он, указывая на парня.

– Ишь ведь, очнулся! – сказала она.

– Очнулись, – отозвался артельщик. Догадавшись, что оночнулся, хозяйка, подглядывавшая из дверей, тотчас же притворила их испряталась. Она и всегда была застенчива и с тягостию переносила разговоры иобъяснения, ей было лет сорок, и была она толста и жирна, черноброва ичерноглаза, добра от толстоты и от лености; и собою даже очень смазлива.Стыдлива же сверх необходимости.

– Вы… кто? – продолжал он допрашивать, обращаясь к самомуартельщику. Но в эту минуту опять отворилась дверь настежь и, немногонаклонившись, потому что был высок, вошел Разумихин.

– Экая морская каюта, – закричал он, входя, – всегда лбомстукаюсь; тоже ведь квартирой называется! А ты, брат, очнулся? Сейчас отПашеньки слышал.

– Сейчас очнулся, – сказала Настасья.

– Сейчас очнулись, – поддакнул опять артельщик с улыбочкой.

– А вы кто сами-то изволите быть-с? – спросил, вдругобращаясь к нему, Разумихин. – Я вот, изволите видеть, Вразумихин; неРазумихин, как меня всё величают, а Вразумихин, студент, дворянский сын, а онмой приятель. Ну-с, а вы кто таковы?

– А я в нашей конторе артельщиком, от купца Шелопаева-с, исюда по делу-с.

– Извольте садиться на этот стул, – сам Разумихин сел надругой, с другой стороны столика. – Это ты, брат, хорошо сделал, что очнулся, –продолжал он, обращаясь к Раскольникову. – Четвертый день едва ешь и пьешь.Право, чаю с ложечки давали. Я к тебе два раза приводил Зосимова. ПомнишьЗосимова? Осмотрел тебя внимательно и сразу сказал, что все пустяки, – вголову, что ли, как-то ударило. Нервный вздор какой-то, паек был дурной,говорит, пива и хрену мало отпускали, оттого и болезнь, но что ничего, пройдети перемелется. Молодец Зосимов! Знатно начал полечивать. Ну-с, так я вас незадерживаю, – обратился он опять к артельщику, – угодно вам разъяснить вашунадобность? Заметь себе, Родя, из ихней конторы уж второй раз приходят; толькопрежде не этот приходил, а другой, и мы с тем объяснялись. Это кто преждевас-то сюда приходил?

– А надо полагать, это третьегодни-с, точно-с. Это АлексейСеменович были; тоже при конторе у нас состоит-с.

– А ведь он будет потолковее вас, как вы думаете?

– Да-с; они точно что посолиднее-с.

– Похвально; ну-с, продолжайте.

– А вот через Афанасия Ивановича Вахрушина, об котором,почитаю, неоднократно изволили слышать-с, по просьбе вашей мамаши, чрез нашуконтору вам перевод-с, – начал артельщик, прямо обращаясь к Раскольникову. – Вслучае если уже вы состоите в понятии-с – тридцать пять рублей вам вручить-с,так как Семен Семенович от Афанасия Ивановича, по просьбе вашей мамаши, попрежнему манеру о том уведомление получили. Изволите знать-с?

– Да… помню… Вахрушин… – проговорил Раскольников задумчиво.

– Слышите: купца Вахрушина знает! – вскричал Разумихин. –Как же не в понятии? А впрочем, я теперь замечаю, что и вы тоже толковыйчеловек. Ну-с! Умные речи приятно и слушать.

– Они самые и есть-с, Вахрушин, Афанасий Иванович, и попросьбе вашей мамаши, которая через них таким же манером вам уже пересылалаоднажды, они и на сей раз не отказали-с и Семена Семеновича на сих дняхуведомили из своих мест, чтобы вам тридцать пять рублев передать-с, во ожиданиилучшего-с.

– Вот в «ожидании-то лучшего» у вас лучше всего и вышло;недурно тоже и про «вашу мамашу». Ну, так как же, по-вашему, в полной он или нев полной памяти, а?