Солнце в силках - Марина Сычева

путников с холма. Удаганка обернулась. Сгорбленное существо с блестящей зеленой шкурой махало путникам рукой. Второй рукой оно опиралось на ледяной багор.

– Какой еще Юёдюён? – недоверчиво крикнула удаганка.

– Я и есть Юёдюён! Хозяин Червивого моря! – рассмеялся старик и принялся спускаться, тяжело опираясь на багор.

Юёдюён действительно оказался обычным стариком. Зеленая шкура была вовсе не шкурой, а странного кроя одеждой из лягушачьей кожи, а горб – кузовком, полным червей. Болотного цвета глаза старика искрились смехом, подбородок утопал в седой бороде.

– Хозяин Червивого моря, говоришь… – Тураах задумчиво взглянула на черные волны, кишащие червями, – то еще богатство. – И как нам перебраться через твои владения?

– В ногах правды нет, – усмехнулся Юёдюён. В уголках его глаз прорезались лягушачьи лапки морщин. – Пройдем в дом, удаган, а о цене уж сговоримся!

Не привыкшая доверять обитателям Нижнего мира, Тураах сомневалась. Однако опасности от старика она не чуяла. Если он предлагает торг, значит, зачем-то удаганка ему нужна. Тураах кивнула Юёдюёну: веди.

По другую сторону холма, с которого спустилась Тураах с Серобокой, врастая в землю, кривилась юрта. На земле у входа вверх дном примостилась деревянная пробитая лодочка – далеко на такой не уплывешь.

Пропустив гостей в дом, Юёдюён оставил свой багор у двери и принялся шарить по карманам.

– Садитесь-садитесь, утомились с дороги-то! Сейчас похлебку сварим, тогда и о деле поговорим, – нащупав что-то в кармане, старик радостно охнул и показал гостям свою добычу: из узловатых пальцев, надуваясь и сдуваясь, выглядывала огромная лягушка.

Тураах поежилась, но ответила, как подобает гостю:

– Мы будем рады разделить с тобой трапезу, Юёдюён! Наши запасы невелики, можем предложить только сухари да вяленую зайчатину.

– Охо-хо, – рассмеялся старик, разжимая пальцы. Торжествующе квакнув, лягушка прыгнула на волю. – Вежливые гости – отрада старческому сердцу! Лягушатину я, бывает, и ем, но для вас найдется что получше.

Тураах выдохнула: старик-то шутник.

– Значится, вам на тот берег нужно, к силачу Кудустаю собрались, – продолжил Юёдюён, накрывая на стол. «Кудустай», – отметила про себя Тураах, разглядывая выставленные стариком на стол тарелки. Изысканное угощение оказалось рыбной похлебкой. Все лучше, чем лягушки. – Ну, в ваши дела шаманские не лезу! Только предупреждаю, силен абаас Буор Кудустай, непросто с ним сладить. А коли против него, удаган, идешь, значит, и сила в тебе есть. Глядишь, и мне подсобишь…

Хозяин Червивого моря хитро сверкнул зелеными глазами:

– Раньше морюшко-то мое не было червивым, я по нему путников переправлял зараз. Да сейчас не то: черви-то лодку проедают, только отплыви! Вот беда-то настигла на старости лет! Была в моем море жемчужина перламутра черного, да унесла ее в клюве птица стальноклювая, что на Черном Зубе гнездится. Как унесла-похитила, так и полезла из моря гадость эта – тьфу! Коли вернешь жемчужину, переправлю тебя прямо к владениям Кудустая. Откажешься – дорогу в обход укажу, как раз по берегу через три на десять дней обойдешь… Каково, не велика ли для тебя цена, удаган?

– Хитер ты, Юёдюён, – насмешливые морщинки не сходили с лица старика, но и выбора у Тураах не было. – Нет у нас ни дня лишнего. Рассказывай, что за птица.

Острая вершина Черного Зуба возвышалась между двух более низких красноватых скал, вырастая из них, словно клык из десен. На отвесном уступе под самым острием куском мяса, застрявшим в щербинке Зуба, виднелось растрепанное гнездо. Сейчас оно, казалось, пустовало.

– К ночи птица вернется, – сказал Юёдюён, остановившись у огромного валуна, вросшего в тропу. – Берегитесь ее стального клюва, она влегкую перекусит им кость богатырского жеребца.

– Твоя жемчужина у нее в гнезде?

– Кто может знать это? Но я видел, как птица выхватила мое сокровище из вод и направилась в свое жилище. Должно быть, унесла ее на потеху своим птенцам. Иногда на закате я слышу их клекот…

Тураах задумчиво почесала Серобокую под клювом, вглядываясь в вышину. У нее зрел план.

– Много в гнезде птенцов?

– Вряд ли больше трех. – Старик поворотился и медленно стал спускаться по тропе к морю. – Моим старым костям дальнейший подъем не по силам. Удачи тебе, Тураах!

Когда хозяин Червивого моря скрылся за поворотом, удаганка подняла согнутую руку. Серобокая привычно перепорхнула с плеча на предплечье. Черная бусинка глаза выжидающе сверкнула.

– Нет смысла дальше бить ноги о камни, на крыльях добраться до вершины проще. – Тураах улыбнулась сестре-вороне. – Подкинем в гнездо воровке еще одного птенца?

Глава пятая

Птенцов действительно было трое. Они задирали головы и требовательно вопили. Да, не мама, но, глядишь, покормит.

Тураах снизилась и разжала когти – в гнездо шмякнулась серебристая рыбина. Птенцы ринулись на угощение, началась склока. Крупный, с серым хохлом на голове птенец оказался шустрее, схватил рыбину и принялся трепать. На брата налетел второй, попытался завладеть угощением. Во все стороны полетели пух и перья. Третий птенец, маленький и хилый, сунулся было к братьям, но тут же был оттеснен. Недовольно клокоча, он уселся в стороне и внимательно следил за потасовкой: трудно быть самым слабым в семье, но при должной изворотливости и тебе может достаться сочный рыбий хвостик.

С птенцами все ясно. Тураах еще раз пронеслась над гнездом, внимательно его оглядывая. Вдруг задачка окажется нетрудной и удастся обойтись без жертв?

Наивная надежда… Гнездо было полно пуха и перьев, битой скорлупы, разномастных костей (лишь бы не человечьих!) и какого-то сора. И почему она не спросила Юёдюёна, велика ли его жемчужина? Зоркий вороний глаз различил обрывки конской упряжи, сплетенную из бересты корзинку и колотушку. Шаманскую колотушку Табаты!

Крылья свело судорогой. Тураах ухнула вниз, едва не потеряв вороний облик. Нет, нет, нет. Проклятая птица! Если Табата погиб здесь… Кровь – лучшая плата за кровь!

«Вжи-и-их!» – черной стрелой пронеслась над гнездом Тураах. Сидящий поодаль от потасовки птенец завертел головой – и взвыл от боли. Острые когти пронзили глотку, пух на груди обдало чем-то горячим и красным. Птенец булькнул и затих.

Вкус крови пьянил так, что удаганка едва сдержалась, чтобы не наброситься на занятых добычей птенцов. Они еще нужны: вдруг их мамаша вернется до того, как удаганка отыщет жемчужину.

Извалявшись в крови и пухе, Тураах оттащила тельце птенца к краю гнезда и сбросила вниз. Маскировка нехитрая, но прибавить к ней чары – и на какое-то время должно хватить. Вернувшись на место, где несколько мгновений назад восседала ее жертва, удаганка замерла.

Птенцы терзали остатки рыбы, то и дело переругиваясь между собой. Тот, что покрупнее, выхватил последний кусок прямо из-под клюва у брата и торжествующе забил крыльями, проглотив добычу. Средний возмущенно крикнул и, моргнув, уставился на Тураах. Склонил голову. Щелкнул клювом. «Если эти признают, глядишь, и мамаша обманется», – Тураах издала вопль, подражая голосу птенцов. Братья нестройно откликнулись. Хохлатый принялся трепать тут и там торчавшие ветки. Другой, вскочив на верхнюю площадку, где серела разбитая скорлупа, стал чиститься. То и дело настороженно поглядывая на небо, Тураах оттащила колотушку к краю гнезда и пустилась поспешно разгребать мусор и ветки. Кости, кости, и ни следа жемчужины.

В небе раздалось тревожное «кра» – Серобокая сообщала о приближении хозяйки гнезда.

Кожистые крылья хлопали, поднимая пух и мелкие ветки. В тусклом свете заходящего солнца хищно блестел изогнутый клюв да сверкали черные глаза птицы. Под клювом колыхался сморщенный зоб. Из острых когтей птицы свисала добыча. Птенцы загомонили, подняв ненасытные глотки. Плюх! – в гнездо упала серо-зеленая змея с распоротым брюхом. Ужин подан! Птенцы устремились к угощению (сколько же они способны сожрать?!), погружая клювы в смердящее брюхо. Тураах ничего не оставалось, как присоединиться. К горлу подступила тошнота, удаганка схватила клювом сочащуюся кровью мякоть и принялась остервенело рвать ее, не выпуская из поля зрения стальноклювую птицу.

Та опустилась в гнездо и склонила голову, наблюдая за пиром. Ее любимец, с серым хохлом на голове, отогнав братьев от самого сочного куска, упивался трапезой. Средний выклевывал