Годунов. Кровавый путь к трону - Александр Бубенников

На народный вой с «горючими слезами» вышел сам страдалец Годунов с обвязанным вокруг шеи платком. Потянул платок вверх, зримо и ясно указывая, что скорее удавится, чем согласится войти на престол первым избранным народом «царем не природным». И эта его хитрая уловка возымела успех: те, кто вчера ему отказывал в благородстве и чести, признавали и благородство, и честь, те, кто возлагал вчера на него вины гибели Дмитрия-царевича и Федора-зятя, снимали с него вины, те, кто вчера сплетничал по поводу его участия в московских поджогах и наведении татар на столицу, забывали и сплетни со слухами, и прощали все вольные или невольные вины преступления правителя и властителя дум народных. Как такого не возведешь своими собственными руками на престол царский… Как не изберешь на престол такого благородного и совестливого человека, пусть «не природного» правителя-властителя, так ведь такого, который в тысячи раз лучше «природных» князей-бояр-дармоедов…

Патриарх и священники, и многие князья и бояре входили к вдовствующей царице в ее келью и то сладкими, то слезными голосами умоляли «отдать ее великого брата» – заставить его сесть на престол и служить Отечеству. Не выдержала царица Ирина слез и воя народа и речей слезных духовенства и объявила то, что должна была объявить в конце великого действа престольного: «Ради Бога, ради святых чудотворных образов, ради вопля всенародного рыдательного, отдаю вам своего единокровного брата Бориса Федоровича. Да будет он вам Государем на царском престоле».

При виде такого бурного всенародного волеизъявления и слов любимой сестры-царицы Годунову ничего не оставалось, как только радостно выдохнуть из себя слова признания: «Господи, Боже мой, я твой раб, да будет воля Твоя!» – и принять царский венец и скипетр, который, по слухам, царь Федор Блаженный хотел закрепить за Романовыми, да те стушевались и отдали Годунову. Только не царь Федор доверил скипетр державный своему шурину, а народ русский, православный.

В Успенском соборе он получил благословение патриарха. В порыве сильных сердечных чувств благодарности народу, который выбрал его на царство, «не природный царь» Годунов воскликнул, как никогда до этого не восклицал любой «природный» царь:

– Отче великий патриарх! Клянусь, что никогда в моем Русском царстве не будет ни бедного, ни нищего! – И, рванув на груди красивую, вышитую серебром и золотом рубашку, прокричал прямо в душу народную: – Последнюю свою царскую рубашку разделю с последним бедняком и нищим последним…

И каждый бедняк в Успенском соборе тогда подумал про себя: «То не царь одних богатеев, то царь и бедняков. С таким царем не будет в нашей Русской земле бедняков и нищих, потому что на последнем бедняке и на последнем нищем всегда будет драгоценная царская рубаха».

Годунов, получив благословение Думы, стал ждать официального утверждения восшествия на престол, но Дума тянула, и он сообразил, что бояре хотели выторговать для себя особые условия гарантии безопасности и царской милости на случай каких-то оказий в быстро меняющейся политической обстановке. А вот этого-то Годунов и не хотел. Обескураженный правитель снова укрылся в спасительном для него монастыре.

Но тут, к счастью для Годунова, по улицам столицы прокатилась многолюдная демонстрация единства с избранным народом, которого не утверждает боярская Дума, требующая для думцев гарантий безопасности и еще чего многого в письменном виде. А народ русский хлебом не корми, только дай защитить обиженного, обделенного, затравленного. Увидев под окнами своей царской монастырской кельи толпы московского народа, вышедшего поддержать своего брата, вдова-инокиня приказала Годунову без промедления «облечься в царскую порфиру и ступать на царство». Этот душевный родственный указ царицы Ирины, разумеется, не имеющий никакой «законной» силы, просто обязан был переломить упрямство «закусившей удила» Думы и заменить так и не полученное думское официальное «добро» на царство. И 30 апреля 1598 года Годунов попытался вторично «венчаться на царство», когда во время праздничной службы в Успенском соборе патриарх Иов возложил на него крест святого митрополита Петра, что должно знаменовать «окончательное венчание на царство». Но и на этот раз бояре Романовы, Шуйские и Мстиславские готовы были испортить «венчание» Годунову, решив между собой, что трон между ними никак не делится, и «венчание» Годунова им не указ. И они в этой спорной и неоднозначной ситуации готовы пригласить на царский престол слепца Симеона Бекбулатовича, Тверского князя, сидевшего во времена Грозного на царском престоле и не «испортившего царство, как масло кашу». Партиям Романовых, Шуйских и Мстиславских был более выгоден жалкий слепец-татарин, а не полный сил и грандиозных планов, деятельный, но опасный для партий Годунов, не дающий боярам никаких гарантий их безопасности.

И тогда Годунов предпринял отчаянный, рискованный, но великий в своей простоте и изяществе политический ход, он во всеуслышание объявил: «Наше Отечество в опасности!»

Разведка Годунова, как всегда послушно и вовремя, доложила, что на Москву движутся несметные вооруженные орды крымского хана, желая посчитаться за неудачу 1591 года, когда татар обескуражили возведенные крепостные стены Белого города столицы и непрерывная ночная стрельба московских пушкарей. Хотя на самом деле от своей политической разведки Годунов получил абсолютно противоположные сведения, что крымчаки хана отправились воевать в южную Европу, против венгерского короля, выполняя приказ турецкого султана.

Царь-правитель Борис Годунов собрал немыслимое по тем временам войско, в преддверии Смуты став практически первым в русской истории Великим Самозванцем из худородных опричников, Первым Избранным Царем, отправился сам и прихватил всех своих бояр-противников. Войско под началом царя-главнокомандующего насчитывало полмиллиона человек, во главе Главного полка – Иван Мстиславский, под ним – полки братьев Шуйских, поодаль – Романовы-командиры. Еще бы, все думские бояре были поставлены перед выбором: либо участвовать в «непонятной» войне с крымским ханом под началом царя-главнокомандующего, либо быть обвиненным в государственной измене.

Собравшись на Оке под Серпуховом, полумиллионная армия под началом Годунова осталась там надолго, поджидая хана, но так и не дождалась его. Раз нет войны, то это время пира, возможно, «пира во время скорой чумы». На Оке возвели огромный палаточный город воинов – не для войны, а для пира. И летом при лепоте природы, без подобия зловещих знамений, последовали пиршества веселого годуновского войска, на которых, по рассказам летописцев, угощалось одновременно от пятидесяти до семидесяти тысяч человек. Никто с воинского пира не уходил без подарка от царя, и все войско пило за здравие своего царя-главнокомандующего, который роздал жалованье всем – от мала до велика, в разных чинах и званиях – за три года.

К тому же повод-то был напиться на радостях: ждали ханского войска крымских татар, а вместо мстительного опасного войска хан Бора-Газы-Гирей послал послов правителю Борису с предложением договора о мире и покое на много-много лет. Разве это не повод напиться главнокомандующему, всем полководцам и воеводам, всем воинам полумиллионного московского войска?…

Татарские послы ехали в Москву с тонким дипломатичным посланием к «правителю Борису», а попали на прием к «царю Борису», несказанно удивившись пышности города из белостенных шатров с невиданными башнями и воротами… И все это не в Москве, а в полях и лесах на берегу Оки, в самом широком и красивом месте ее течения.