Надрез - Марк Раабе

– Все в порядке с моим состоянием.

– А как там старый добрый Люк? Как у него дела? – улыбается Дресслер. – Тот голос все еще спрашивает о нем?

«Главное – не ляпни ничего лишнего, – шепчет голос в голове Габриэля. – Ты ведь его знаешь. Ты знаешь, какой он!»

– Люка больше нет, – говорит Габриэль.

– А голос?

– А что голос?

– Что ты ему говоришь, когда он спрашивает о Люке? В смысле, должен же ты ему что-то отвечать.

– Что Люка больше нет.

Дресслер щурится, его взгляд точно змея, которая пытается заползти Габриэлю в глаза.

– Тот факт, что ты произнес эту фразу, означает, что голос все еще звучит в твоей голове, верно? А когда появляется голос, вскоре появится и Люк.

«Прямо как раньше! Этот говнюк от тебя не отвяжется!»

«Успокойся!»

«Что значит успокойся?! Он перекручивает твои слова, а ты хочешь, чтобы я успокоился? Ты что, не видишь, что происходит? Давай же, набей ему морду!»

Голоса в сознании Габриэля переплетаются с мыслями, разрастаются, и ему кажется, что голова вот-вот лопнет.

– Да пошли вы! Почему бы вам не свалить в крысиную нору, из которой вы выползли? – Ему едва удается скрывать ярость.

Глаза Дресслера вспыхивают.

– Пит Мюнхмайер… Он ведь тоже из крысиной норы, верно? И я вот думаю, что бы мог с ним сделать Люк?

Габриэля точно огрели по голове. Шумная многоголосица в ней утихает.

– Понятия не имею, – медленно произносит он. – Как увидите его, спросите сами.

На мгновение Габриэлю кажется, что он видит разочарование в глазах Дресслера, и его охватывает пьянящее чувство триумфа.

– Ну что, этого разговора достаточно, чтобы вы могли убедиться в моем психическом здоровье?

– Что ж, пожалуй, проясню-ка я тебе ситуацию. В истории болезни указано, что ты человек психически лабильный, крайне агрессивный, страдаешь от паранойи и расстройства личности. Все это в целом – серьезные предпосылки для совершения убийства. Поэтому я бы на твоем месте не отказывался сотрудничать, иначе ты лишь навлечешь на себя еще бо́льшие подозрения.

Чувство триумфа блекнет. И вдруг Габриэль вспоминает о Лиз. О том, что он все еще сидит здесь и не знает, что с ней случилось.

– Послушайте, я не знаю, что здесь происходит. – Он откашливается. – И я понятия не имею, что случилось с этим Питом Мюнхмайером. Я знаю только, что моя девушка исчезла. Она была в парке, и на нее…

– …напали, – мягко заканчивает его мысль Дресслер. – Я знаю.

– Если вы действительно пришли сюда, чтобы помочь мне, найдите Лиз.

– Видишь ли, дело в том, что нет никаких доказательств нападения на твою девушку.

– Чтоб вас! Она исчезла. Позвоните ей. Сходите на Котениусштрассе, спросите о ней в редакции. И если после этого вы все еще будете думать, что…

– Все это уже сделала полиция, Габриэль. Но твоя Лиз Андерс – журналистка. И насколько я понял, она известна тем, что часто исчезает на несколько дней, а то и недель, когда ведет расследование для очередного документального фильма.

– Черт, да не ведет она никакого расследования! На нее напали!

– Ты с ней поссорился? – спрашивает Дресслер.

Габриэль смотрит на психиатра, словно тот влепил ему пощечину.

– Ах вы, проклятый, ублюдочный засранец! – Его кулаки сжимаются.

– Ага, – улыбается Дресслер. – Быть может, я сейчас говорю с Люком?

Тяжело дыша, Габриэль заставляет себя разжать кулаки.

Дресслер подается вперед, перегибаясь через стол, и взгляд его водянистых глаз буравит Габриэля.

– По-моему, ты не осознаешь, что именно у меня в руках сейчас ключ, и я не имею в виду ключ от камеры. Я здесь, чтобы решить, необходимо ли отправить тебя в закрытое медицинское учреждение. Здешняя полиция считает, что твое дело не по их профилю.

Габриэль смотрит на Дресслера и чувствует, как дрожат колени. «Только не это! – думает он. – Только не в психиатрию!» Он вспоминает ремни, которыми его привязывали к кровати, вспоминает электрошок и рассеянно вытирает влажные ладони о брюки.

«Я же тебе говорил, Люк. Я же тебе говорил. Давай, врежь ему. Надо же что-то делать. Главное – действовать».

Габриэль опускает ладони на стол, глубоко вздыхает, подается вперед и смотрит Дресслеру в глаза. Старая лампа заливает светом их окаменевшие лица, застывшие в тридцати сантиметрах друг от друга. В комнате для допросов царит мертвая тишина. Даже кривоногий перестал чавкать своей жвачкой.

Резким движением Габриэль выбрасывает правую руку вперед и хватает связку ключей, оставленную Дресслером на столе. Левая рука вцепляется в уложенную шевелюру психиатра и запрокидывает ему голову. Дресслер проворачивается, точно кукла, и со стоном падает спиной на стол. Молниеносным движением Габриэль приставляет зазубренный ключ к его горлу.

Кривоногий поднимается со стула точно в замедленной съемке, он смотрит на Габриэля с открытым ртом.

– Пистолет, – говорит Габриэль. – Двумя пальцами, медленно. Если выстрелишь, я вспорю ему сонную артерию.

Дресслер испуганно постанывает. Полицейский двумя пальцами достает оружие из кобуры. В его открытом рту виден блестящий белый комочек жвачки.

– А теперь вытащи обойму и положи себе в карман.

Кривоногий потрясенно смотрит на него.

– Черт, скорее! – торопит Габриэль.

Не спуская с арестованного глаз, полицейский достает обойму из пистолета, слышится характерный щелчок. Затем он прячет патроны в карман.

– Положи пистолет на пол и пни его в мою сторону.

С глухим стуком пистолет скользит по полу и останавливается у ног Габриэля. Это «зиг зауэр», обычно в нем пятнадцать патронов. Если обойма в рукояти. Колеблясь, Габриэль смотрит на оружие.

«Ты совсем псих, Люк? Ты серьезно думаешь, что выберешься отсюда без пушки?»

«Я знаю, чего тебе хочется, но об этом можешь забыть».

«Да возьми ты эту дрянь, черт! И забери обойму. Думаешь, полицейские хоть на секундочку задумаются, стрелять или нет?»

«Я ничего не могу с этим сделать. Так уж сложилось».

«Ох, чувак, вечно ты со своими дебильными страхами. Все могло быть так просто! Но нет, Счастливчик Люк[8] боится пушек».

Габриэль стискивает зубы. Отпустив горло Дресслера, он поспешно нагибается и поднимает черный матовый пистолет. Дрожащие пальцы сжимаются на шероховатой рукояти, в которой нет обоймы. От пистолета несет оружейной смазкой. Габриэлю кажется, что он сжимает в руке раскаленный кусок железа.