Шкатулка воспоминаний - Аллен Курцвейл

Клод взял миниатюру и разглядывал ее под покровом одеяла, лежа на соломенном тюфяке. Приятная волна разлилась по животу, и это, несомненно, выдало бы причину его беспокойства, если бы Анри не спал крепким сном. Желание Клода, стыдливое желание юноши, усилилось тем, что уже долгое время он делал «Часы любви» и добился в этом успеха. Во сне он приставлял лицо прекрасной незнакомки к телам, которые обычно рисовал на табакерках, визитницах или часах. Гениталии Клод воображал грубо, совсем не так, как во время изящной работы днем.

На следующее утро Клод попытался нарисовать то, что видел во сне, приложив лицо к изображению «Потаскушки», однако понял, что не способен на это. Он не мог привить банальным извращениям Люсьена Ливре ту таинственность, что окружала парижскую незнакомку. Хотя с механической частью проблемы юноша справился без труда. Клод смастерил маленький поршень, подталкивающий женское тело в объятия мускулистого краснокожего мавра. (Цвет получился в результате смешивания селитры и купоросного осадка.) А вот нарисовать лицо, что обычно давалось ему так легко, теперь представлялось невозможным. Клод не мог изобразить красоту глаз и бровей женщины. Часами он просиживал в ненадежной позе – поставив пятки на книжную полку, с соболиной кистью в одной руке, и миниатюрой – в другой. Его прежняя неудовлетворенность вернулась. Он мучился, смотрел на портрет и водил по зубам кончиком кисти. После каждого мазка Клод звал Анри и нервно спрашивал:

– Какой бы цвет подобрать для внутренней части бедра?

– Массикот, пожалуй.

– Слишком желт для такой нежной девственной плоти! – страстно возражал Клод.

– У нас есть запас того английского белого графита…

Клод качал головой. Перебранка продолжалась до тех пор, пока они не остановились на сурьме. Когда аббат случайно услышал об их выборе и пошутил по этому поводу (сказал что-то о «языке алхимика на бедре парижской красавицы»), Клод так разбушевался, что всем стало ясно – он страстно влюблен. Аббат отвел юношу в сторону и сказал:

– Ты сейчас в таком возрасте… тебе хочется буйства духа и тела. Я могу помочь тебе в достижении только одной из этих целей, хотя был бы рад помочь во всем.

Клод задал прямой вопрос:

– Вы когда-нибудь любили то, что вам недоступно?

– Недоступное, недосягаемое – это все, что я знал, дорогой визирь. У твоего калифа никогда не было гарема. – Аббат взял Клода за руку, как делал это уже много раз. – Мои эмоции никогда не находили выхода. Ни в работе, ни в любви. Я надеюсь однажды исправить это. Впрочем, позже я тебе все объясню.

– Опять секреты?

– Конечно. Но все эти секреты на самом деле представляют собой лишь одну тайну, и скоро она тебе откроется. Я говорил тебе, что моя жизнь – это череда скрытых комнат. Всегда есть еще одна, куда никто не входил.

– И когда же ваша тайная страсть откроется мне?

– Какая именно?

– Я имею в виду мадам Дюбуа.

– Мадам Дюбуа? – Аббат удивился, что Клод о ней слышал. – Мадам Дюбуа – не страсть, а обуза. И я подозреваю, вы с ней познакомитесь сразу после твоего путешествия в Лион.

Подозрения аббата не оправдались, по крайней мере не полностью. Накануне путешествия, а не после него, произошла встреча Клода с мадам Дюбуа, встреча, момент которой оттягивался изо всех сил. Путешествие в Лион с остановкой в мастерской республиканского часовщика затевалось, дабы расширить познания Клода в механике и научить его ценить «человека, каким бы он ни был, принять любого, обретающегося на земле», как говорил Игнатий Лойола.

– Твое воображение, – добавил аббат, – нужно питать. Ничто не станет для него лучшей пищей, чем поездка.

Счетовод одобрил четырехдневное путешествие только после того, как решили, что Клод отвезет три изделия – одну «Расстриженную монашку» и две «Сельские шалости», прямо-таки классику жанра, – в Женеву, а затем доставит заказы из Лиона. (Недавно предприятие аббата понесло убытки – перевозчик украл «Даму с собачкой на качелях».)

Оже считал, что в Лионе можно найти замечательные образцы того, как простри человек становится волшебником или алхимиком. Весь вечер он разглагольствовал (с бокалом токая в руке) на тему чудес, которые могут продемонстрировать простой кровельщик, переплетчик книг, винокур, шелкокрутильщик, плетельщик корзин. Аббат с энтузиазмом рассказывал о работе торговца свечами, пел дифирамбы глашатаям и продавцам булавок и мыла.

– Только никто из них, даже сапожник, не годится тебе в подметки. Никто не владеет подобным мастерством и талантом.

– Может, нам стоит обсудить маршрут? – перебил его Клод. Он был терпеливым слушателем, но знал, что иногда стоит направлять поток мыслей учителя в нужное русло.

Маршрут оказался довольно простым. До Женевы Клод доедет в повозке. Там он покажется сам и продемонстрирует часы в конторе счетовода, который и оплатит его проезд до Лиона.

Аббат дал Клоду часы и парик, предназначенный специально для путешествий и давно забытый им.

– Это не все, что ты возьмешь с собой, – сказал Оже. Порывшись вокруг себя, он извлек на свет книжку, хранившуюся в глубинах гроба-исповедальни. – Путешествие в Лион обещает быть утомительным, а потому я предлагаю тебе взять с собой вот это.

Книжка размером в 1/8 листа называлась «De Christus Mecanica».[48]На обложке было нарисовано механическое распятие. Книги на латыни не слишком привлекали Клода, но то, что он успел прочитать, могло принести определенную пользу его делу.

Аббат печально произнес:

– Я опубликовал ее в Париже. Это дань одному из моих увлечений, о которых я тебе рассказывал раньше. В ходе ее публикации я и познакомился с Люсьеном Ливре.

Действительно, имя Ливре и эмблема его книжного магазина присутствовали на титульном листе (об этой традиции пришлось забыть, когда торговец начал печатать порнографию).

– А Ливре все еще издает книги о механике?

– Раньше издавал, теперь – нет. Постарайся понять смысл книги, когда будешь читать ее во время поездки. Жаль, что некоторые иллюстрации не вошли в издание.

Клод взял книгу к себе в комнату и показал ее Анри, который уже почти заснул, а потому не слишком заинтересовался томом. Да и вообще его знание латыни ограничивалось названиями лекарств и надписями на горшках с эмалью. При свете единственной свечи Клод начал изучать подаренную книгу, положив ее на колени. Текст было трудно разобрать. Мерцающий свет и храп Увальня отвлекали мальчика. AF переплетались и превращались в SF, a JAL сливались в LH, не говоря уже о рисунках.

Ум юноши бродил неизвестно где, пока неожиданно Клод не заметил, что баланс обложки нарушен. Спереди она весила гораздо больше, чем сзади. Он присмотрелся. Крапчатый форзац прикрывал отверстия, вырезанные для очков, а в углу аббат написал: «Молодому человеку со столь необычным взглядом на мир». Чернила немного растеклись, и Клод понял, что пока аббат писал посвящение, он чихнул.