Шкатулка воспоминаний - Аллен Курцвейл

– Дело в руках, друг мой. Из-за них тебе плохо. – Оже указал на руки, изображенные на картинке, демонстрирующие, как производятся гобелены на фабрике. – Мы это исправим. Твои руки сейчас пройдут испытание напильником. – Он передал мальчику кусок необработанного металла. – Преврати это в идеальный куб.

Клод снял мерки и начал пилить, затем повторил все заново. Каждый раз пять плоскостей получались идеально ровными и гладкими, а шестая портила все дело. Приходилось снимать мерки и пилить заново. Это продолжалось до тех пор, пока большой кусок металла не превратился а кубик, меньший по размеру, чем игральная кость.

– Человек, добивающийся во всем совершенства, никогда не закончит отделку, – заметил аббат.

Далее Клод должен был пройти испытание молотком.

– Если Реомюру удалось превратить одну унцию золота в лист площадью 146,5 квадратных фута, то у тебя получится лист по крайней мере в 144 фута.

Итак, Клод взялся за маленький слиток золота, пытаясь увеличить его поверхность. Он стучал по листу разными молотками: двадцать минут – молотком весом в семнадцать фунтов, два часа – молотком весом в девять фунтов, четыре часа – семифунтовым пестиком. В итоге у него получился тончайший лист, почти прозрачный.

Последним испытанием способностей Клода в металлургии оказалась проверка его мастерства раскатывания металла.

– Вот, – сказал аббат, звякнув серебряной монетой об лавку. – Преврати ее в вазочку высотой в четыре дюйма.

Клода не впечатлило задание. Тогда аббат поставил еще одно условие:

– Края монеты должны превратиться в края вазы, но остаться нетронутыми!

Пока мальчик усердно стучал по будущей вазе, аббат сказал:

– Будь нежнее с металлом. Он чувствует гнев и боль кузнеца.

Клод тоже это чувствовал. Пройдя это испытание и получив все, что аббат мог дать ему, мальчик вступил в новый мир – мир часового ремесла, требующий знаний, стараний и в первую очередь любви и страсти к делу. С каждым днем Клод оказывался все ближе к достижению наивысшей, пусть слегка претенциозной, цели аббата – преодолению границ человеческих возможностей. Он научился изготовлять детали часового механизма. Однако Клод не хотел останавливаться на достижениях промышленников того времени – ведь индустрия находилась на ранней стадии своего развития. Он не стал обращаться к рабочим, производящим детали на мануфактуре в Савойе, где трудились мужчины, женщины и дети. Он вырезал собственные зубчатые колеса и шестерни, расписал циферблаты, сотворил множество отверток, струн, цепочек, хотя все эти приспособления можно было достать. Он делал все быстро и с умом, с поразительной точностью.

Счетовод, который регулярно навещал поместье и проверял состояние своих вкладов, уехал довольным и радостным. Он увез с собой первый экземпляр механических часов Клода: братья Голэ пилят дерево, похабно (без этого нельзя) двигаясь взад и вперед.

«Металлургия миниатюриста» – так аббат называл занятие Клода. «Я точно знаю: это то, чем я должен заниматься», – говорил четырнадцатилетний часовщик всем, кто спрашивал его. Спрос на часы был постоянным, цены росли, счетоводу легчало. Клоду предоставили еще больше свободы в том, что аббат называл «языком прикосновений». Язык стал более совершенным, когда Клод начал чинить старинные, антикварные часы, присылаемые в поместье. Эта работа привела к тому, что Клод встретился с давно забытыми и даже новыми отраслями своего ремесла, наиболее интересной из которых оказалась tableau anime, или «ожившие картинки».

Люсьен Ливре, продавец книг из Парижа, прислал одну такую картинку на ремонт. Ее привезли в поместье завернутой в коричневую бумагу, любимую бумагу коллекционеров. После тщательного осмотра стало понятно, что сломался механизм и кое-где треснула эмаль. «Твой рабочий должен починить внутренности, – писал Ливре, – и слегка подправить изображение, чтобы оно соответствовало философской задумке часов».

Изначально у ожившей картинки был вполне аристократический замысел. На ней изображался замок, из его труб поднимался дым. На заднем плане работала ветряная мельница. Детишки играли в мяч, а по дороге ехала карета с эскортом. Форейтор хлестал лошадь. Ручей на переднем плане будто бы бежал, такой эффект создавался благодаря закрученному пузырчатому стеклу.

Перспектива починки картины радовала Клода. В этом предмете сливались движение и рисунок, то есть, работая над ним, он мог работать и развлекаться одновременно. За две недели, в течение которых Клоду предстояло выполнить еще несколько простых заказов, он разобрал картинку на части и перерисовал ее заново, дабы ублажить любовь продавца книг к эротике. (Один лишь кнут остался от оригинального варианта.) Клод настолько хорошо справился с работой, что аббат решил наградить мальчика за его успехи.

Награда не представляла собой ничего нового, и этого можно было ожидать. Аббат по своей природе любил демонстрировать благодарность. Пока Клод развивал способности в механике, он позволил ему брать инструменты из часовни и заказал новые из других стран: рашпили из Германии, набор пуансонов из Парижа, ванночки для пайки от изготовителя инструментов, чье имя запретили упоминать. Но за реставрацию ожившей картинки необходимо было даровать что-то лучшее, что-то особенное.

Наконец аббату пришла в голову отличная идея: «Часовщик выше всех благ ставит время, Клод, поэтому я решил подарить тебе время ради времени». Оже настоял на том, чтобы всю неделю мальчик придумывал и сооружал что-то свое, исключительно для себя. После долгих мучений Клод, в ночном порыве вдохновения, произвел на свет инструмент для письма, который прикреплялся вместо отрезанного пальца. Этот инструмент оказался более изящным, чем все его предшественники. Единственной вещицей, сравнимой с железным пальцем, была стальная рука Геца, прославленная великим Гёте. Но рыцарь из Швабии обладал рукой с железными пружинными суставами, крепящимися большими шпингалетами, а протез Клода весил немного и удерживался при помощи присоски, для наилучшей гибкости. Вдобавок юный часовщик придумал для пальца специальный резервуар для чернил, который позволял писать в течение нескольких часов, не макая перо в чернильницу.

Первыми словами, которые Клод написал своим пальцем-ручкой, оказалось изречение аббата: «Помни, что каждый человек должен выбрать себе метафору, что-то, присущее только ему. Моя метафора – раковина наутилуса. Твоя – золотая коробочка с механизмом, которую люди называют часами».

Когда приходили гости, аббат не слишком расстраивался. Он умело развлекал философов и натуралистов, ботаников и пекарей, потому что никогда не имел предрассудков. Тем более это помогало ему в работе. Например, как-то раз один из Роша приехал к Оже со змеей, которая испускала очень неприятный запах, – так аббат зажег благовония, прикрыл нос платком и потом всю ночь вел беседу о достоинствах змеиного яда. Если женщина, о которой говорили, будто она – ведьма, соглашалась раскрыть свою тайну только в полной темноте, аббат обеспечивал полную темноту. Если ему приходилось посетить сарай, где маленький ребенок утирал сопливый нос о его свежевыстиранные чулки, аббат лишь улыбался и делал вид, что не заметил столь нежеланной близости. Нет, чтобы расстроить Жана-Батиста-Пьера-Роберта Оже, аббата, кавалера королевского ордена Слона и графа Турнейского, необходимо было что-то совершенно другое.