Ежевичная водка для разбитого сердца - Рафаэль Жермен

Я по-прежнему ничего не говорила. Мне хотелось оказаться далеко отсюда, под цветным одеялом у Катрин и Никола. («Боже, – подумала я. – Никола. Он, наверно, уже все рассказывает Катрин. Нельзя сказать, чтобы мы перед ним стеснялись…») Более того, мне хотелось оказаться в моей кровати, то есть в той, которую я еще несколько недель назад делила с Флорианом. Я натянула одеяло в крупных цветах, явное наследие какой-нибудь бывшей подружки, до самого носа. Максим передо мной убирал свою эрекцию в коричневые вельветовые брюки.

– Хочешь кофе?

Нет, подумала я. Нет-нет-нет-нет-нет-нет. Я хочу уйти, я хочу, чтобы ты вышел из комнаты и дал мне потихоньку смыться.

– Да, пожалуйста, – ответила я вслух.

Максим вышел, еще раз улыбнувшись мне напоследок. Вид у него был чрезвычайно непринужденный, как будто проснуться рядом с незнакомкой было самым обычным делом. Ну и хорошо. В моем состоянии я бы не вынесла чужого страха или неуюта.

Он не успел еще закрыть за собой дверь (какой внимательный, мысленно отметила я), как я была уже на ногах и пыталась отыскать среди разбросанной на полу одежды свою. Среди, мягко говоря, бардака. Я нашла в маленькой кучке мои джинсы, трусики и носки, которые, казалось, были сняты все разом, как будто я буквально выпрыгнула из штанов. Лифчик мой висел на мольберте (дивный штрих, подумала я, очень артистично). Я кружила среди старых футболок, между которыми печально валялись на полу три использованных презерватива (неизменно жалкие остатки импровизированных ночей любви), когда дверь открылась и прямо мне в руки спланировал мой свитер. «Ты это ищешь?» – сказал Максим, удаляясь. Я поморщилась и надела его.

В котором часу мы пришли? Я помнила бокалы вина, которые стали бутылками, когда мальчики решили оставить пиво и присоединиться ко мне. Я помнила блестящие глаза Максима и его улыбку – и накатившее желание, которое постепенно становилось все острее, до такой степени, что в какой-то момент от простого прикосновения его бедра к моему я ощутила словно электрический разряд внизу живота. Я помнила, как Никола говорил мне, когда Максим ушел в туалет: «Ну, как сексуальное напряжение? Может, трахнетесь прямо под столом?», а потом, смеясь, ушел. И я помнила руки Максима на моем лице, на шее, когда он целовал меня, как мне до сих пор казалось, часами…

Он оборвал меня на полуфразе (я много, очень много говорила весь вечер) и поцеловал так пылко, что я едва не задохнулась. Только этого я и ждала, казалось мне тогда. От нежности его пухлых губ голова пошла кругом, а прикосновения его рук к моему лицу, к телу, к груди были словно вода для изнемогающего от жажды. Мне вспомнилось, как Эмилио говорил, что лучшее лекарство от разбитого сердца – переспать с другим мужчиной. Сила, с которой я впилась в губы Максима, готовность, с какой – в буквальном смысле – открылась ему, подтверждали правоту нашего кубинского друга. В том, что я позволила Максиму наполнить меня собой и своей страстью, было нечто большее, чем желание, – это была почти жизненная необходимость.

Мы покинули бар с поспешностью, должно быть, выглядевшей со стороны смешно: мне так хотелось ощутить Максима в себе, что в какой-то момент я едва не предложила ему пойти сделать это сейчас же в туалете. Короткая поездка в такси, в конце которой я практически швырнула шоферу десять долларов, крикнув, чтобы сдачу оставил себе, потом лестничная клетка арт-деко и, наконец, комната, осененная крестом на горе Мон-Руаяль. Я получила оргазм в первый раз через считаные минуты, с какой-то необузданной силой.

Понял ли Максим, что в этой алчности было нечто большее, чем простая тяга к сексу? На тот момент я не задалась этим вопросом. Но взгляды, которые время от времени бросал на меня Максим, вспоминались мне, и я думала теперь, в отрезвляющем утреннем свете, что он, быть может, увидел то, чего я сама тогда не хотела знать. Не единожды за – вечер, в баре, в такси, потом в его постели – он всматривался в мои глаза, словно искал в них что-то, – ответ на вопрос, который не решался задать? – думалось мне. Но эти взгляды, проникавшие в самую душу, тревожили меня, и я избегала их, подставляя губы. И воспоминание о них меня все еще тревожило – как будто из всего, что Максим делал со мной за этот вечер, они были единственным истинно порочным.

Я прогнала эту мысль, открыв окно и два-три раза глубоко вдохнув. Воздух, ледяной и сухой, почти похрустывал. Это было очень приятно. Я закрыла окно и вышла из комнаты. Кофе, сказала я себе. Кофе – и ухожу.

Часом позже я глупейшим образом согласилась, когда Максим предложил пойти позавтракать в маленькое кафе на первом этаже его дома. Часы на микроволновой печи показывали половину девятого, и больше всего мне хотелось уйти отсюда, лечь в кровать и, свернувшись калачиком, проспать до вечера. Но я была слишком слаба, или слишком труслива, или слишком вежлива, чтобы сказать «нет». Хуже всего то, говорила я себе, тщетно пытаясь пристроить чашку на стойку, заставленную другими чашками, пустыми бутылками и тарелками разной степени чистоты, что Максим, похоже, именно из тех людей, кого не обижает отказ. Но его просьба была так любезна, так непосредственна, что я только и смогла пробормотать «да» в большую чашку с профилем королевы Елизаветы.

– Я нашел ее на рынке Финнеган на Гудзоне, – гордо сообщил Максим, протянув мне ее, когда я вышла из комнаты. – Ты знаешь, где это?

– Не очень.

– Я обожаю блошиные рынки.

– Никогда бы не подумала, – ответила я, и Максим рассмеялся своим чудесным простодушным смехом.

Его квартира, казалось, была полностью обставлена вещами, купленными на аукционах, распродажах наследств и блошиных рынках.

– Вообще-то, – добавила я, – можно повесить ценники почти на все, что тут есть, и открыть блошиный рынок прямо в квартире.

Здесь стояли старые разрозненные кресла, сосуществовала мебель разных эпох, торшеры на позеленевших ножках, персидские ковры с поблекшими красками, старенькое пианино и какие-то дикие картины на стенах. «Я коллекционирую безобразные картины», – объяснил мне Максим, когда я спросила об одной из них: недорисованный клоун на фоне шотландского пейзажа.

– Ты хоть понимаешь, что недалек от карикатуры на истинного артиста? – спросила я.

Он пожал плечами и улыбнулся.

Случалось ли ему сомневаться в себе? Не в пример большинству карикатур на истинных артистов, встречавшихся мне до сих пор, он, похоже, ничуть не обиделся. Его естественность обезоруживала и, пожалуй, немного сбивала с толку. Он действительно такой непринужденный, или я сижу перед одним из лучших комедиантов в городе? Оттого, что я задала себе этот вопрос и, стало быть, заведомо предполагала, что человек «в своей тарелке» может лишь играть роль, у меня вдруг капитально испортилось настроение.

– Как ты? – спросил Максим.

– Я, да… ванная?

Он указал в коридор.

– Я не испугаюсь? – фыркнула я, встав.

Он рассмеялся:

– Нет… нет, там не так страшно. Я убрался в ванной пару дней назад…