Другие места - Николай Фробениус

Я медленно водил глазами по комнате, чтобы выиграть время. Холодильник, конечно же, из нержавеющей стали. Стены цвета кофе капуччино. В мойке стоял обыкновенный стакан.

Роберт засмеялся.

Его лицо словно взорвалось от смеха.

– Я взял мебель напрокат, – давясь от смеха, сказал он. – Правда, это ужасно? Иногда я приглашаю сюда незнакомых мне людей. Признаюсь. Ведь я садист. Законченный садист. Мне нравится испытывать людей, смотреть, как они ответят на вопрос, который я только что задал тебе. Это такой тест. Я видел, что ты пытался выиграть время. Тебе это кажется безобразным. Верно?

– Катись к черту!

– Я живу здесь уже два года. Раньше это помещение снимала посредническая фирма. Меня пленил этот стиль, он совершенен. Никогда не видел квартиры до такой степени лишенной индивидуальности. Я нарочно решил сохранить все как было. Этот стиль позволял мне чувствовать себя живущим в гостинице. Я просыпался по утрам и наслаждался свободой. Мне не нужно было мучиться и искать собственный стиль. Украшать комнату личными вещами. Придавать ей отличительные черты. Это была просто квартира. Одна из тысяч. В ней мог жить кто угодно. Согласен?

– И тебя это не раздражало?

– Можно привыкнуть к чему угодно.

Я опустился в кожаное кресло и откинулся на спинку. Вот теперь мне захотелось виски.

– Выпьешь?

Я кивнул.

Он налил в бокал «Гленфиддич». Любимое виски отца. «Гленфиддич». Со льдом. Три кусочка.

Отец исчез и для них. Он много значил для Роберта. Два раза в год он приезжал в Хёнефосс. Останавливался всегда в одной и той же гостинице, ходил в одной и той же куртке.

Развалившись в креслах, мы потягивали виски.

Роберт немного рассказал о себе. Тихим голосом. Он говорил слишком быстро. Я еще не встречал столь нервного человека. Меня раздражал его гнусавый голос, и вместе с тем было в Роберте что-то притягательное. Робкий мальчик в теле взрослого мужчины. В моем взрослом теле.

Он рассказал об одном убийстве, о котором писал, когда работал криминальным репортером в газете. Был найден труп молодого парня, он был зарыт в куче песка. По селению ходили разные слухи, это было небольшое селение в Вестланне. Роберт прожил там две недели, ему хотелось все досконально узнать об этом деле и написать о нем. Газетные репортажи пестрели догадками. Десять лет назад один бобыль из этого селения убил в драке другого, и подозрение, естественно, пало на того бобыля.

Роберт поехал к нему и взял у него интервью, в котором тот отверженный получил возможность защититься от обвинений. Его много раз вызывали на допрос, и, по мнению полиции, он пока что был исключен из списка подозреваемых. Тем не менее слухи не прекращались. Интервью Роберта не помогло этому человеку. Жители селения сочли это циничной игрой. Защитная речь убийцы. Как-то ночью молодежь побила в его доме стекла. Он уехал из селения. Дело раскрыли. Убийцей оказался немецкий турист, его арестовали и судили. Роберт посетил человека, которого подозревали жители. Тот был в бешенстве. Зачем ты так обошелся со мной? – заорал он. Долго ли еще меня будут обвинять в том, чего я не совершал? Оставь меня в покое!

Я закрыл глаза и потягивал «Гленфиддич».

Не знаю, сколько времени мы просидели в квартире Роберта и сколько виски мы выпили. Помню, что я ложился на его постель, что я открывал окно и смотрел на улицу. На тротуаре лежал дамский велосипед. Какой-то человек стоял посреди улицы и разговаривал по мобильному телефону, взгляд его блуждал по окнам дома.

Я снова сел в кресло. Закрыл глаза. Тянул виски. И слушал голос Роберта.

Он рассказывал об отце.

Я открыл глаза и начал снова наблюдать за его лицом. Каждый раз, когда я смотрел на него, я находил в нем что-то хорошо знакомое.

Похожи ли мы на отца? Мне было трудно представить себе отцовское лицо. Единственное, что я отчетливо помнил, – это морщины на лбу и в углах рта. Ни у Роберта, ни у меня морщин не было. Морщины и манера курить, манера обхватывать губами сигарету. Остальное лицо представлялось мне гладкой поверхностью с размытыми чертами.

Когда он исчез, его лицо было отчетливо врезано в мою память. Стоило мне закрыть глаза, и я видел его. Оно стояло передо мной, точно фотография девушки, в которую я был влюблен. Это было ужасно. Я зарывался лицом в подушку и пытался стереть из памяти его черты, одну за другой. Они пропали, пока я путешествовал по Южной Америке, их заменило какое-то смешное лицо, словно вырезанное из бумаги. Вроде тех, что дети вырезают из картона, а потом рисуют на них глаза, нос и рот.

– Я все помню, – сказал Роберт.

– Что все?

– Все.

– Никто не помнит всего. Какой смысл все помнить?

– Я помню.

– Никто не помнит всего.

Он откинулся в кресле и улыбнулся с видом торжествующего ребенка.

– Седьмое февраля семьдесят восьмого года. Он позвонил с вокзала и спросил, можем ли мы с мамой встретиться с ним в центре, в кафе на площади. На мне были вельветовые брюки, дутая куртка и кроссовки. Мать надела красное пальто с меховым воротником. Это было ее лучшее пальто.

Мы сели в машину, десятилетний «фольксваген». Было холодно. Десять градусов мороза. Три часа дня. Я только что вернулся из школы. Весь день я радовался предстоящему приезду отца.

Я учился во втором классе. Мне было восемь с половиной. Мы сели в машину. Она никак не заводилась. Мы столкнули ее с небольшого пригорка на шоссе. Помню, что мои варежки оставили отпечаток на замерзшем заднем крыле. Этот отпечаток был похож на рожицу Микки-Мауса. Мотор завелся. Я впрыгнул на переднее сиденье, и мы поехали на площадь. Помню, как мы парковали машину задним ходом. Помню, как перешли через улицу и как мать поздоровалась со школьным сторожем, который шел нам навстречу с каким-то ящиком под мышкой. Я не смотрел на него. Я его ненавидел, его все ненавидели. Однажды он запер меня в чулане после уроков.

Роберт закурил сигарильо и выпустил над столом струю дыма. Сосредоточенность намертво замкнула его лицо, и я первый раз подумал, что его манера наклоняться над столом напоминает отцовскую.

– Мы перешли через площадь. Вошли в кафе. На отце было синее пальто, он всегда его носил. Он курил сигарету. Я любил смотреть, как он курит. Он как раз погасил сигарету, когда мы вошли. Отец поднял меня в воздух. Он привез мне подарок. Коробочку с карточками футболистов. Пока мать и отец тихо разговаривали между собой, я перебирал фотографии и сортировал их. Помню лицо Кевина Кигана. Его темные глаза и кривую улыбку.

– Правда?

– Я все помню. Каждую нашу встречу.

– Это невозможно.

– Могу описать каждую нашу встречу.

– Может, не все, только кое-что?

– Все. Каждую встречу.