Другие места - Николай Фробениус

– Что такого ужасного могло случиться? Все прошло прекрасно, Кристофер. Теперь я здорова. Совершенно здорова.

Она взяла меня под руку, и мы пошли к выходу. Я вдруг обессилел, мне захотелось тут же лечь на пол и закрыть глаза, словно я лишился чувств.

По дороге домой мы заехали в магазин возле стадиона Уллевол. Я купил лотарингскую запеканку, которую она всегда любила. Салат. Хорошее растительное масло и уксус. Грубую соль. Парижский батон.

Мы ели вместе. Мама молчала.

Мне не хотелось расспрашивать ее о болезни. Обычно она сама рассказывала о своих страданиях, но теряла терпение и раздражалась, если о них заговаривал кто-то другой. Я не хотел ничего говорить, мы молчали.

Неожиданно она отложила нож и вилку. Я продолжал есть, хотя и заметил, что она пристально смотрит на меня.

– Я тут кое-что вспомнила, – сказала она. – Понимаешь… после того, как он исчез… когда все это случилось…

– Не будем сейчас говорить об этом, – сказал я.

– Будет лучше, если я все-таки скажу. Я лежала, думала обо всем случившемся и пришла к выводу, что это неправильно. Мне следовало рассказать тебе все, что я знала уже тогда. В голове у меня был сумбур. Пока я лежала и ждала результата анализов, я поняла, что это была моя ошибка. Я знаю, что должна сказать это, прежде чем все опять запутается.

– О'кей.

– Полиция обнаружила, что у него была вторая семья. И сообщила мне. Месяца через два-три после того, как он исчез.

Я кивнул, не сводя с нее глаз, но выдержать ее взгляд было непросто. Она смотрела на меня с усталым выражением лица, преувеличенно грустным. Мне не хотелось показывать ей, что мне это неприятно. Я пошел и достал из холодильника бутылку минеральной воды, открыл, налил два стакана.

– Хочешь?

– Да, спасибо.

– Пожалуйста.

Я поставил перед ней стакан, в воде пузырился углекислый газ.

– Я долго думала, что должна все тебе рассказать, но боялась. Не знала, что делать.

– Понимаю.

– Спасибо.

Я кивнул.

– Не надо больше об этом, – сказал я.

– Я только хотела, чтобы ты это знал. Тебе, наверное, неприятно, что я ничего не сказала тебе тогда. Что я скрыла это от тебя. Но я не смогла. Ты понимаешь?

– Понимаю.

– Тогда не будем больше об этом, – сказала она.

– Не будем.

– Договорились.

После еды она почувствовала такую усталость, что мне пришлось помочь ей подняться по лестнице и лечь в постель. Она опустила голову на подушку, взглянула на меня, улыбнулась и закрыла глаза.

Несколько минут я смотрел на ее спящее лицо.

Я расположился в саду, пил виски и курил. Было шесть вечера, пятница.

У меня за спиной хлопнула калитка, я вскочил и выронил сигарету в траву.

Роберт улыбался, прислонившись к калитке.

– Чем занимаешься? – спросил он.

Я смотрел на сигарету в траве. Медленно нагнулся и поднял ее. Один ее конец стал влажным.

– Что?

Он подошел ко мне. Глаза у него блестели.

– Чем занимаешься?

Он сжал кулак и ткнул меня в живот. Я выдавил улыбку.

– Да так, сижу думаю.

– О чем?

– Ну, не знаю.

Он был весел и возбужден.

– Давай прогуляемся по Фрогнерпарку, выпьем пива?

Не дожидаясь моего ответа, он поднялся на террасу и прошел в гостиную. Я шел за ним.

– Как ты узнал, где я живу?

– А мне тут нравится, – сказал он.

– Что тебе нравится?

– Дом. Стиль. Ничего лишнего. Чисто.

– Это все мамина заслуга.

Роберт сел на диван, потянулся.

– Как она себя чувствует?

– Лучше.

– Все еще в больнице?

Я кивнул.

– Она пробудет там еще пару дней.

Заложив руки за голову, он осматривал гостиную, вид в сад.

– Так что скажешь? Пойдем в парк? Выпьем пива. Что может быть лучше? Лучше, чем выпить пива в парке.

Мы шли по Фрогнерпарку. Нам навстречу женщина вела на поводке собачку. Собачка несла в зубах палку. Я посмотрел на женщину, она улыбнулась. Роберт закурил сигарету, угостил меня, мы стояли на аллее и курили. Оглянувшись через плечо, я увидел, что женщина зовет собачку. Та бегала в кустах и искала свою палку.

– Твоя мать жива?

Роберт кивнул. Его возбуждение немного улеглось. Чудной какой-то, подумал я. То болтает без умолку, то за полчаса не проронил ни слова.

– Я довольно долго отсутствовал, – сказал я. – Я путешествовал. Она ничего обо мне не знала.

Он смотрел на меня, но молчал. Я хотел, чтобы он что-нибудь сказал. Разве старшим братьям положено молчать? Они должны комментировать. Иметь свое мнение. Все знать лучше. Но он молчал.

– Я не знал, что она больна, – повторил я. – Ведь меня здесь не было, я путешествовал.

– В кафе ты сказал, что у нее ничего серьезного.

Я помнил, что солгал ему тогда в кафе. Но теперь мне не хотелось выглядеть перед ним лжецом.

– Я солгал, – смеясь, сказал я.

– Зачем?

– Мне не хотелось говорить об этом. О ее болезни. Но это неправда, она серьезно больна.

– И насколько серьезно?

Я пожал плечами.

– Где-то между пустяком и смертью?

– Что-то в этом роде. Только я не могу говорить об этом.

– Понимаю.

– Меня долго не было. Я не звонил. Не писал.

Я пожал плечами. Откинул голову и пустил дым в ветки над головой.

Роберт, похоже, не собирался прерывать молчание.

– Сам не знаю, почему я уехал. Мама была уверена, что мне что-то известно об исчезновении отца. Я видел это по ней. Замечал. Разумеется, она об этом не говорила. Но я замечал. Она всегда как будто ждала, что я вот-вот расскажу ей, что с ним случилось, куда он уехал, почему. Она была уверена, что отец открыл мне эту тайну. Была уверена. Когда я приходил домой, она встречала меня ждущим взглядом. Всегда скептическим. Но не говорила ни слова. И этот ее взгляд… В каждом моем слове она подозревала скрытый смысл, как будто это был тайный код.

– Может быть, все это только твое воображение?

В моем голосе звучала досада, когда я сказал:

– При чем тут мое воображение? С какой стати?…