Мулан - Элизабет Рудник

Но, во всяком случае, он пришёл в себя. Его не отпускало престранное чувство, почти воспоминание, будто кто-то помогал ему, хоть он и понимал, что такое невозможно. Какой безумец сунется в лавину? Отодвинув туманную мысль, он пошёл к командующему Туну. Подойдя ближе, он услышал возглас Сверчка.

– Кто-нибудь видел Хуа Дзюна? – спрашивал Сверчок, оглядываясь по сторонам.

Обеспокоенные расспросы Сверчка привлекли и внимание командующего Туна. Истомлённые боем глаза обежали солдат. Приметив Хонхэя, командующий Тун подозвал его.

– Ты не видел Хуа Дзюна? – спросил он.

Хонхэй покачал головой, и у него неприятно засосало в желудке. Неужели Хуа Дзюна погребло под снегом? Или его сразила вражеская стрела ещё до схода лавины?

Один из солдат издал возглас. Обернувшись, Хонхэй увидел вдали силуэт. Туман замыливал детали, но, когда фигура приблизилась, Хонхэй резко вздохнул. То была воительница, которую он видел в битве. Сомнений быть не могло. Она скакала по долине на своем громадном жеребце, и её длинные волосы текли позади неё.

– Чёрный Вихрь?

Услышав восклицание Сверчка, Хонхэй повернулся и недоумённо уставился на молодого солдата. «Чёрный Вихрь?» – повторил про себя Хонхэй. Что хочет сказать Сверчок? Чёрный Вихрь – это же конь Хуа Дзюна. Рот его удивлённо распахнулся, когда всадница нарисовалась из снежной пелены и тумана прямо перед ними. Она действительно ехала верхом на Чёрном Вихре. Но ведь если лошадь – это Чёрный Вихрь, значит, оседлавшая его женщина…

– Хуа Дзюн? – командующий Тун облёк в слова вопрос Хонхэя.

Воительница покачала головой и спешилась.

– Я – Хуа Дзюн, – сказала она твёрдо сильным, но явно женским голосом.

Хонхэй резко переводил взгляд с командующего Туна на солдата, которого он знал под именем Хуа Дзюна. Лицо командующего побледнело, а руки подрагивали, и он не сводил глаз с Мулан. Хонхэй видел – и понимал, – каким усилием воли тот пытается уложить происходящее в голове.

Мулан тоже всё понимала. Она выпрямилась и прогнала с лица всякое выражение. Но в теле её Хонхэй видел нарастающую тревогу. Плечи чуть приметно опустились, руки затрепетали. Гордая воительница истаивала под полным ужаса взглядом командующего Туна.

Подле Хонхэя Сверчок выдохнул, сложив два и два.

– Он – девушка? – проговорил Сверчок, качая головой. Остальные солдаты тоже забормотали и зашелестели себе под нос, поражённые и едва верящие собственным глазам. Хонхэй слушал, и его захлёстывал гнев. Хуа Дзюн лгал ему. Он – а точнее, она – сумел присоветовать ему, что сказать невесте, не потому, что он беседовал с женщинами, а потому, что он сам был женщиной! И Хонхэй дозволил себе проявить перед ней свою слабость. И она даже победила его в поединке – и не раз. Вспомнил он и случай на озере, и щёки его заполыхали.

Выражение лица же командующего Туна сделалось совершенно ледяным.

– Ты – самозванка, – прошипел он, и в голосе его звучала горечь разочарования. – Ты предала свой полк. – Мулан повесила голову от стыда. Командующий Тун продолжал: – Ты принесла позор роду Хуа.

Его слова, словно меч, поразили Мулан в самое сердце. Это были самые ужасные слова.

– Командующий… – взмолилась она.

Но командующий не дал ей закончить.

– Твой обман покрыл меня позором, – продолжал он. – Когда мы вернёмся в столицу, я сложу с себя командование.

Поражённый шепоток пробежал среди солдат. Отставка? Неслыханное дело! Командующий Тун служит уже не одно десятилетие. Он один из самых властных и знаменитых командующих в армии императора. Неужели из-за обмана Мулан он поставит на своей службе крест? Мужчины переводили взгляд с одного на другую. Допустим, Мулан помогла разгромить жужаней в этом бою, но не велика ли цена, коли победа лишит армию командующего? Когда шёпот сделался громче, вперёд шагнул сержант Цян.

– Каким будет наказание для самозванки? – спросил он.

Командующий Тун не колебался.

– Увольнение.

И тут перешёптывания всколыхнулись ещё громче, единственное слово отозвалось волной ужаса. Хонхэй увидел, как Мулан затрясла головой. Он сделала шаг к командующему, глаза девушки умоляли его понять её.

– Лучше смертная казнь, – заявила она.

Командующий не пожелал её услышать и отвернулся. Сержант Цян, пройдя вперёд, сделал глубокий вдох и перед лицом внимавших солдат огласил приговор.

– С этого момента, – провозгласил он, – ты уволена из императорской армии.

Слова сержанта тяжко прокатились над Мулан, и она разом съёжилась и осунулась. Глаза её погасли. Хонхэй смотрел, едва сдерживая противоречивые чувства. Мулан заслужила кару. Она лгала им всем и каждого из них подставила под удар. Она играла с его рассудком – и его чувствами. Но он не мог не думать, что то, что она натворила, требовало беззаветной храбрости. Каково – отправиться в поход с армией, ежеминутно рискуя разоблачением! И она сделала это. И добилась немалых успехов. Она даже спасла их. Их всех.

Он тряхнул головой, скрепляя сердце. Это не имеет значения. Не теперь. Она уволена. Она проведёт остаток своих дней в одиночестве и позоре.

Мулан подобрала поводья Чёрного Вихря и пошла прочь, не поднимая глаз от земли, стыдясь встретиться взглядом с кем-либо из солдат. Хонхэй смотрел ей вслед, пока она не стала пылинкой на горизонте. Хуа Дзюна больше не было, вдруг осознал он и, повернувшись, пошёл к своим товарищам. Так и должно быть.

«Но если так и должно быть, – думал Хонхэй, – отчего происходящее кажется чем-то глубоко неправильным?»

Мулан была опустошена. Она брела бесцельно и не разбирала дороги. Снова и снова она слышала слово «уволена» и видела отвращение и разочарование на лице командующего Туна и боль предательства в глазах Хонхэя.

Она вовсе не хотела причинить им боль. Она просто хотела служить отчизне. И всё же она всегда знала, что этот день наступит. Так или иначе. Но краткий счастливый миг после того, как она устроила сход лавины и уничтожила врага, она была так сильна, так горда собой. Она чувствовала, что ей всё по плечу.

Но к чему это теперь? Она уволена. Она не может вернуться домой. Она не может вернуться в армию. Некуда ей податься. И она просто шла. Долина осталась позади, она поднималась в горы, а рядом шёл Чёрный Вихрь. С каждым шагом воздух становился холоднее, но она этого не замечала.

Подойдя к краю скалы, Мулан остановилась. Под ней протянулся целый мир, закатное солнце расцветило землю красными и розовыми всполохами. Перед ней сидела Феникс-птица, и оперение её могло поспорить своей яркостью с вечерним пейзажем. От этой красоты её сердце дрогнуло.

Осев на землю, Мулан дала волю слезам. Рыдания сотрясали её, и она обняла саму себя, пытаясь найти казавшееся невозможным утешение. Вскоре она плакала уже так сильно, что в груди у неё закололо и она никак не могла перехватить воздуха. Она чувствовала, будто что-то сломалось внутри, словно часть души разлетелась вдребезги и она уже никогда не станет вполне собой.