Мыслить как Толстой и Витгенштейн. Искусство, эмоции и выражение - Генри Пикфорд

как и сам мир, как идеи, явление которых во множественности составляет мир отдельных вещей. Следовательно, музыка, в отличие от других искусств, отнюдь не отражение идей, а отражение самой воли, объектностью которой служат и идеи; именно поэтому действие музыки значительно сильнее и проникновеннее действия других искусств: они говорят только о тени, она же – о существе [Шопенгауэр 1993,1: 366–367].

Таким образом, музыка «всему физическому в мире противопоставляет метафизическое, всякому явлению – вещь в себе. Тем самым мир можно было бы с таким же правом называть воплощенной музыкой, как и воплощенной волей» [Там же: 371]. Исключительное метафизическое значение музыки, непосредственное отображение ею воли объясняет, почему она «оказывает такое могучее воздействие на душу человека, так полно и глубоко им понимается как всеобщий язык», почему ее «мгновенно понимает каждый… своим непосредственным пониманием» [Там же: 365][148].

Поскольку музыка ничего не отображает, не апеллирует ни к реальным объектам (референтам), ни к абстрактным сущностям (платоновским идеям), она понимается неинференциально, непосредственно и универсально и делает возможным уникальное интуитивное прозрение ноуменальной сущности, лежащей в основе иллюзии феноменов, трансцендентально обусловленной нашими когнитивными способностями чувствования и понимания. Таким образом, музыка служит эстетическим аналогом этического сострадания (Mitleid), которое также представляет собой непосредственное понимание сущностного монизма, лежащего в основе феноменального существования индивидуальных воль; правда Шопенгауэр придрался бы к такой формулировке, заявив, что этот фундаментальный уровень метафизики предшествует различению этики и эстетики. И именно это неразличение между этическим эффектом и эстетическим аффектом представляет проблему для Толстого.

5. Проблема возникает конкретно в дальнейшем шопенгауэровском описании музыки в § 52 «Мира как воли и представления»:

[Музыка] выражает не ту или иную данную и определенную радость, ту или другую радость, печаль, страдание, ужас, ликование, веселье или душевный покой, а радость, печаль, страдание, ужас, ликование, веселье, душевный покой вообще как таковые, в известной степени in abstracto, выражает существенное в них, без чего бы то ни было привходящего, следовательно, и без мотивов в нем <…> Музыка всегда выражает только квинтэссенцию жизни и ее событий, а не сами события, различия в которых не всегда влияют на ее характер. Именно эта исключительно ей свойственная всеобщность при строжайшей определенности придает ей то высокое достоинство, которое ей свойственно как панацея от всех наших страданий.

<…>

Невыразимая задушевность музыки, благодаря чему она проносится перед нами, как такой знакомый и все-таки вечно далекий рай, столь понятная и вместе с тем столь необъяснимая, основана на том, что она отражает все движения нашей глубочайшей сущности, но вне всякой действительности и без ее мучений [Там же: 370, 372].

Чтобы понять утверждение Шопенгауэра о том, что музыка выражает эмоции «без мотивов», мы должны разобраться хотя бы в основах его теории действия и моральной психологии. В противоположность теориям действия как проявления волевого начала, согласно которым акт моей воли или волеизъявления представляет собой отдельное психическое состояние, вызывающее затем (или способное вызвать) мое действие, телодвижение, Шопенгауэр придерживается так называемой двухаспектной теории воли, согласно которой акт моей воли тождественен моему действию, то есть моему телодвижению.

В то время как теория волевого начала утверждает, что существуют два каузально связанных события – с одной стороны, психический акт воли, а с другой – результирующее действие, телодвижение, – двухаспектная теория гласит, что существует только одно событие, познаваемое двумя разными способами: внутренне – путем непосредственного, ненаблюдающего знания (я обычно знаю, что я делаю или собираюсь сделать, без необходимости наблюдать за собой) – и внешне – посредством наблюдения за движением тела[149]. С этой точки зрения физическое движение и воля – это просто два аспекта одного события[150]. Таким образом, по мнению Шопенгауэра, объяснения с точки зрения волевого начала ошибочно ведут от двойственности аспектов (то есть двух разных типов описания одного события) к двойственности каузально опосредованных событий, тогда как на самом деле существует только одно событие, познаваемое двумя разными способами. Однако из этого взгляда следует, что волевые акты не могут служить причиной физического движения. Что-то другое должно вызывать единичное событие, которое непосредственно познается самосознанием как воля, а путем наблюдения познается как телодвижение.

Шопенгауэр предваряет объяснение причины воления утверждением, что самосознание содержит исключительно и беспримесно волю субъекта – то есть «я» познается только через непосредственное осознание собственного хотения. Но самосознание содержит в себе не только отдельные волевые акты, но и то, что он называет проявлениями воли, к которым относит «всякое вожделение, стремление, желание, потребность, тоску, надежду, любовь, радость, ликование и т. п., равно как нежелание или неохоту, всякое отвращение, уклонение, боязнь, гнев, ненависть, печаль, страдание, словом, все аффекты и страсти» [Шопенгауэр 2001, 3: 309][151].

Можно заметить, что, как и примеры «чувства», приводимые Толстым в «Что такое искусство?», эти «проявления воли» простираются от ощущений («страдание») до настроений («нежелание») и эмоций («гнев») – и далее к сложным, синтаксически оформленным производным от глаголов пропозициональной установки («надежда на, ликование по поводу, стремление к, уклонение от и т. п.). Шопенгауэр объясняет переход от проявлений воли к волевым актам, уточняя, каким образом субъект начинает связывать эти проявления с объектами и положениями дел в мире:

Когда человек хочет, он всегда хочет чего-нибудь: его волевой акт неизменно направлен на какой-либо предмет и может быть мыслим лишь по отношению к какому-нибудь такому предмету. Что же значит «хотеть чего-нибудь»? Это значит: волевой акт, сам представляющий собою прежде всего лишь предмет самосознания, возникает по поводу чего-либо, принадлежащего к сознанию других вещей, т. е. являющегося объектом познавательной способности, объектом, который в этом качестве носит название мотива и в то же время дает содержание для волевого акта; последний на него направлен, т. е. имеет целью какое-либо его изменение, следовательно, реагирует на него, – в такой реакции и заключается вся сущность этого акта [Там же: 312][152].

Согласно Шопенгауэру, в то время как самосознание содержит исключительно и беспримесно волю субъекта (то есть «я» познается только через непосредственное осознание собственной воли), внешний мир познается субъектом только посредством познавательной способности, для которой «другие вещи» служат представлениями (Vorstellungen) объективных состояний реального внешнего мира [Там же: 308]. Познание представлений о внешнем мире – это то, что Шопенгауэр понимает под «мотивом», а мотивы суть причины волевых актов: «ведь мотивация – это только проходящая через познание каузальность: интеллект – среда мотивов, потому что он есть высшая потенция восприимчивости» [Шопенгауэр 1993,1:40]. «Мотивация – это каузальность, видимая изнутри» [Там же: 112]. Таким образом, мотивы – представления