Прежде чем ты уйдешь - Клэр Свотмен

– Зои, ты еще здесь?

– Да-да, прости. Я тебя слушаю.

– Ты ведь не плачешь? Любимая, только не плачь! У тебя все будет хорошо. – Мамин голос странно срывается, и у меня екает сердце. Какого черта здесь происходит?

– Я тебе позвоню, обещаю.

– Тогда договорились. Хорошо. Ладно, а теперь иди одевайся, поговорим попозже. Удачи. Я люблю тебя.

– Спасибо, мам. Я тоже тебя люблю.

Мама заканчивает разговор, я продолжаю стоять с телефоном в руке, в полной растерянности. Босые ноги мерзнут на деревянном полу, мне становится зябко. Накинув халат, я иду на кухню в надежде найти там хоть какую-нибудь подсказку. Эда нигде не видно, но это наша квартира, по крайней мере наша старая квартира, та самая, в которую мы «вчера» переехали. На сушилке стоит несколько тарелок, на прилавке – полупустой кофейник. Возле него – любимая кружка Эда, на внутренней поверхности темно-коричневый ободок. А так вроде все как обычно. Я перевожу взгляд на кухонный стол. Как ни странно, на столе нет ни бумаг, ни счетов, ни конвертов, но зато там лежит записка, я тотчас же узнаю каракули Эда. И у меня обрывается сердце.

Больница.

Ноги вдруг становятся ватными, я поспешно придвигаю к себе стул. Последние несколько лет я провела много-много часов и дней в больнице, где меня резали, кололи и обследовали. И что на этот раз? И чего мне сегодня ждать: хороших новостей или плохих?

Есть только один способ получить ответ.

Собрав волю в кулак, я тащусь в нашу крошечную ванную. Естественного освещения здесь нет, но сейчас это не имеет значения. Я включаю свет, встаю перед зеркалом и задираю верх пижамы.

И вот теперь я знаю. На моей левой груди есть небольшой шрам. В принципе, он практически не заметен, но я его вижу. И этот шрам, впрочем, так же как и боль, которую я теперь чувствую в груди, сразу говорит о том, что меня сегодня ждет.

Сейчас январь 2002 года: в Рождество я обнаружила уплотнение в груди. Я тогда принимала очень горячую ванну, все вокруг было окутано таким плотным облаком пара, что я не видела ни шкафчика на стене, ни пальцев ног. Я лениво терла тело, смывая мыло, но внезапно остановилась. Снова потерла правую грудь. Как я могла?.. А что, если?.. Неужели у меня опухоль?

Я встала – вода полилась с меня ручьем – и практически выпрыгнула из ванны. Завернулась в полотенце и, оставляя за собой мокрые дорожки, прошла в гостиную. Эд, утомленный садовыми работами, валялся с бокалом вина в руке на диване, вперившись в экран телевизора. Когда я вошла, он поднял на меня глаза и слегка нахмурился.

Не дав ему открыть рот, я с ходу выпалила:

– У меня опухоль. – Я бросилась на диван рядом с ним, сняла полотенце и показала на уплотнение. – Вот, потрогай. Ну и как тебе это на ощупь?

Эд, сообразив, что сейчас не самое подходящее время для шуток, послушно пробежался рукой по моей груди. И остановился, добравшись до опухоли. Я сразу поняла, что он тоже ее нащупал. Я оцепенела.

– Тут ведь что-то не так? – едва слышно прошептала я.

– Зо, если честно, не знаю, – пожал он плечами.

Я понимала, что он говорит правду, но мне хотелось услышать совсем другое, и я разрыдалась.

– Эд, у меня рак груди! – воскликнула я дрожащим голосом.

– Зо, а тебе не кажется, что ты слегка драматизируешь? Может, нет ничего страшного. Скорее всего, ничего страшного. Не стоит паниковать раньше времени. Сперва надо узнать, есть ли вообще повод для паники.

– Тебе легко говорить! – огрызнулась я.

– Почему?

– Что? – не поняла я.

– Почему это мне легко говорить? – Его тон стал более жестким. – Думаешь, приятно видеть, как ты рыдаешь, расстраиваешься и паникуешь из-за возможной болезни? Это весьма нелегко. По правде говоря, чертовски тяжело. Но не вижу смысла впадать в истерику, пока не выяснится, что там у тебя такое.

Его эмоциональная отповедь слегка ошарашила меня.

– Ты прав. – Снова завернувшись в полотенце, я вытерла краешком мокрое от слез лицо. – Извини, ради бога. Мне просто очень страшно. Ну, ты знаешь… о таких вещах много пишут, и это всегда плохие новости, вот я и…

– Ты – что? – осторожно спросил Эд.

– Мне даже страшно подумать, что я могу покинуть тебя. – Мой голос дрожал.

– Да ладно тебе, глупышка! Ты меня никогда не покинешь. Я тебя ни за что не отпущу.

Он чмокнул меня в макушку, и я немножко успокоилась, еще толком не зная, стоит ли принимать его слова на веру. Но я почувствовала себя защищенной. Эд не допустит, чтобы со мной что-нибудь произошло.

Все случилось в Рождество, поэтому мне оставалось только набраться терпения. Рождество мы отмечали с моими родными в Донкастере. Мы очень давно не виделись, и я с нетерпением ждала встречи.

– Давай не будем говорить маме с папой, пока точно не выясним, – предложила я.

– Ты уверена? – Эд знал, что я терпеть не могу обманывать родителей.

Я задумалась. Зачем волновать их раньше времени, если мы и сами не знаем, есть ли для этого повод?

– Да, лучше подождать. Давай не будем портить себе и им Рождество, а проблему решим уже в новом году.

На том и порешили. Но, оказавшись в окружении искренне любивших меня людей, я поняла, что мне нужна их поддержка. Они мне нужны. Поэтому, когда мы с мамой остались вдвоем на кухне, где шли приготовления к рождественскому обеду, я сказала:

– Мам, у меня есть кое-какие новости.

– Ой, хорошие или плохие?

Я замялась:

– Боюсь, не слишком хорошие.

Мама положила нож, которым резала морковку:

– Зои, в чем дело? Что случилось?

Подойдя сзади, мама положила руки мне на плечи. Я повернулась и уткнулась лицом ей в грудь. Из глаз ручьем полились слезы, прямо на мамин джемпер с оленями.

Вдоволь наревевшись, я вытерла слезы и, хлюпая носом, сказала:

– Извини. Я вам еще не говорила, но мне предстоит… обследование. В новом году. Я обнаружила опухоль в груди, теперь необходимо проверить, является ли она злокачественной.

Мама явно расстроилась, но промолчала. Просто убрала мои волосы с лица и ласково поцеловала в лоб.

– Мам, мне страшно, – прошептала я.

– Я знаю, дорогая. Знаю. Но все будет хорошо.

Возможно, мама и сама не слишком верила в то, что говорит, но я была ей благодарна. Ну а еще за то, что она не стала мучить меня, выпытывая подробности.

Я попросила маму посвятить в курс дела папу с Беки, поэтому атмосфера за обеденным столом была весьма мрачной.