Прежде чем ты уйдешь - Клэр Свотмен

– Что… что? – Я приподнимаюсь на локте и протираю глаза.

– Bonjour, c’est le matin, il faut…[3] э-э-э… платить… – У Эда явно кончается запас французских слов.

– Bonjour, chérie, ça va? Pourquoi tu me parles en français?[4]

– Что-что? – Эд задумчиво скребет голову.

– Почему ты разговариваешь со мной по-французски?

– Ой, я решил, почему бы не попробовать, раз уж мы в Париже. Прости, что уродую этот прекрасный язык. – Он с невозмутимым видом передергивает плечами, но я его уже не слушаю.

Мы в Париже! Я с интересом осматриваю комнату. Занавески опущены, поэтому я вылезаю из постели, подхожу к окну и выглядываю на улицу. И тихонько ахаю.

– Париж! Мы и вправду в Париже!

– Ну да, по крайне мере, так было, когда я в последний раз смотрел в окно. – Эд выдергивает у меня край занавески и тоже выглядывает наружу.

Вид как вид, ничего особенного, отели и какие-то жилые дома, но я теперь знаю, где мы, и от радости сердце бьется быстрее. Париж – город романтической любви. Значит, все должно быть волшебно.

Хотя в прошлый раз волшебства не случилось. Отнюдь. В прошлый раз я всю поездку ждала, что Эд сделает мне предложение. Каждый раз, как мы обедали в ресторане, или поднимались на Эйфелеву башню, или шли гулять по Елисейским Полям и набережной Сены, мне казалось, что вот он, удобный момент, который может стать поворотным. Но не сложилось. Я жутко бесилась и к концу поездки довела Эда до белого каления.

– Какого черта с тобой творится? – не выдержал он, когда в последний день мы ели на улице купленные в киоске блинчики. – Ты весь день вела себя как старая грымза. А если точнее, последние три дня.

– Вовсе нет. – Кусок блинчика вывалился у меня изо рта и приземлился прямо на ногу. – Твою мать! – Я сердито отшвырнула упавший кусок.

– Вот видишь, ты злишься даже на ни в чем не повинную еду.

У меня застучало в висках.

– Да не злюсь я на чертову еду, я злюсь на тебя! – Я топнула ногой, как капризный ребенок.

– На меня? Интересно, и в чем это я провинился? В том, что устроил тебе чудесные каникулы в Париже, чтобы ты могла оправиться после всех этих треволнений из-за рака?! Господи боже мой, угораздило же тебя найти себе такого ужасного, эгоистичного парня!

Я не ответила. Да, я понимала, что веду себя как форменная стерва, но меня уже занесло. Обида засела в душе как заноза. Мне хотелось изо всех сил пнуть что-нибудь или кого-нибудь. Ярость рвалась наружу, и, похоже, здесь, на тихой улочке в сердце Парижа, она наконец нашла выход.

– Ты действительно законченный эгоист. Все это время, пока мы были здесь, я рассчитывала, что ты сделаешь мне предложение, попросишь провести с тобой остаток жизни, но нет! Эдварду Уильямсу даже в голову не могло прийти, что девушка может расценить его приглашение поехать в Париж как прелюдию к предложению руки и сердца! Ты ведь знаешь, как я хочу выйти замуж, как много это для меня значит, и тем не менее по-прежнему не допускаешь даже мысли о женитьбе. Эд, ты самый настоящий эгоистичный ублюдок, и я в ярости, черт бы тебя побрал!

По моим щекам ручьем потекли слезы, а Эд просто стоял с блинчиком в руках и смотрел на меня. Мне хотелось, чтобы он меня обнял, чтобы сказал, что все будет хорошо, но он даже не шелохнулся. Просто стоял столбом на осеннем ветру, а затем повернулся, швырнул недоеденный блинчик в ближайшую урну и пошел прочь. Я в ужасе глядела ему вслед, мысленно заклиная его вернуться, прижать меня к себе, обещать, что все образуется. Но он не вернулся. Ушел, оставив меня одну.

Теперь я, конечно, понимаю, что он был обижен, зол и сбит с толку. Но тогда, тогда я чувствовала себя совершенно опустошенной. До позднего вечера я ходила по городу, солнце потихоньку садилось, на улице становилось все холоднее. Но я боялась вернуться в отель и увидеть у него на лице отвращение. Мне казалось, что я все разрушила.

Впрочем, так оно и было. На какое-то время. Оставшуюся часть вечера мы практически не разговаривали, а вернувшись домой, решили, после мучительного разговора, что нам стоит немного пожить отдельно. Мое сердце было разбито. Эд на несколько недель переехал к матери, а я потерянно бродила по нашей осиротевшей квартире.

Со временем мы с Эдом, конечно, помирились. Но сейчас я была не готова пройти снова через все круги ада. Я ничего не разрушу. Ведь теперь у меня есть возможность исправить прошлые ошибки.

Я отворачиваюсь от окна и обнимаю Эда за талию. Он зарывается лицом мне в волосы.

– Похоже, сегодня у тебя настроение чуть получше.

Я вздрагиваю, пытаясь вспомнить, что было вчера.

– Ну да, прости. Даже не верится, какие чудеса может творить с человеком здоровый сон! – Я виновато улыбаюсь.

– Итак, какие пожелания на сегодня?

Я смотрю на угрюмое небо, на низкие облака над крышами домов. Мы в самом романтическом городе мира и можем пойти куда угодно. А можем остаться в отеле, чтобы просто побыть вдвоем. Я и Эд.

– Без понятия. Может, в Лувр?

Эд слегка хмурится, выражение лица непроницаемое.

– Ты чего? Мы ведь там были вчера.

– Ой, да. Извини. – (К счастью, Эд не придает особого значения моей странной рассеянности, решив, по-видимому, что я просто устала.) – В принципе, мне абсолютно все равно.

– Тогда как насчет собора Сакре-Кёр? Ты вроде говорила, что хочешь туда сходить? – Он снова смотрит в окно и морщит нос. – Хотя, кажется, скоро пойдет дождь.

– Мы можем остаться здесь. Заказать завтрак в постель…

– Ух ты, хорошее предложение! – Эд берет меню, и мы заказываем континентальный завтрак в номер.

Через полчаса нам приносят завтрак, мы ставим еду на ковер и усаживаемся по-турецки. Я намазываю джемом круассан, Эд делает то же самое.

– Эд, спасибо тебе, – говорю я.

– За что? За завтрак?

– Нет, за Париж.

– Мне просто хотелось поднять тебе настроение после той истории с раком и вообще. Показать тебе, как много ты для меня значишь. Как сильно я тебя люблю.

– И я тоже тебя люблю, – радостно улыбаюсь я.

Я откусываю слишком большой кусок круассана, у меня весь подбородок в джеме. Затем наклоняюсь и целую Эда.

– Не трогай меня! – смеется Эд, пытаясь отодвинуться. – Ты вся в джеме!

– Знаю, – отвечаю я, надвигаясь на него.

Эд вскакивает и убегает в другой конец комнаты. Затем хватает с туалетного столика щетку для волос, замахивается и, спрятавшись за спинку стула, торжественно говорит: