Тропа Исполинов - Феликс Петрович Эльдемуров

людей, полуденное солнце окончательно растопило верхний слой почвы и тяжёлая келлангийская конница прочно завязла на подступах к Шортабу.

Словом, покамест союзное командование окончательно смекнуло, что и к чему, на землю опустилась ночь. Сменился ветер, наступил прилив; Авока живо поползла из берегов, а что тем временем творилось по ту сторону гор — келлангийцам оставалось лишь догадываться…

Капитан Дарамац, урожденный элтэннец, маленький, шустрый, верхом на гнедой коняжке, выехал навстречу полковнику. Обменявшись приветствиями, они поднялись на одну из плоских вершин, чтобы отсюда, с высоты, оглядеть покинутую ими равнину.

Утренняя облачность рассеялась, лишь далеко внизу кое-где подплывала пепельно-серая, ненастная дымка. С плато на вершине горы были отчетливо видны дороги, холмы, озера, русла оврагов и рек. Поодаль переливчатой гладью покоилось море. Где-то справа, в низко плывущих снеговых тучах, за холмами предгорий должен был стоять Коугчар…

— А не прогадали мы? — осторожно спросил Дарамац. — Может, лучше было бы туда и идти? Сидели бы на тёплых квартирах…

— И ты о том же, — откликнулся Даурадес. Покачиваясь на стременах, он пристально разглядывал в подзорную трубу главную дорогу. — Переночуем в поле, не впервой.

— Что-то больно легко они с тобой согласились.

— Побежденный генерал о битвах не толкует, — усмехнулся полковник. — Знаешь, в разговоре с этими недотёпами я вдруг подумал: а какую хитрость применил бы в этом случае один мой старый друг…

— Видишь ли, — продолжал он, отставляя трубу, — тыловых крыс всегда пугает возможность заночевать не в тёплой постели. Потому они и попались… Ну, представь, пришли бы мы в Коугчар сейчас. Думаешь, нас так и пропустили бы дальше? Обещания? — плевали они на обещания. А пока то да сё, Паблона Пратта с его "недовольными" потихонечку додавили бы в Дангаре… А мы? А мы тем временем, представь — торчим как гнилые гвозди посреди всего Тагр-косса. И спереди у нас — около тридцати тысяч противника, а в тылу — настежь открытые ворота и ещё двадцать тысяч. Коугчар стал бы для нас ловушкой…

— Н-да… — поёжился Дарамац.

— Ты думаешь, мне самому не хотелось бы нагрянуть в Коугчар, где сейчас эта сволота резвится… Ну, а принимая во внимание, что эту первую, бескровную битву при Шортабе мы всё-таки выиграли, не исключено, что сумеем прибыть в столицу хотя бы завтра вечером. В результате, вместо героического и неравного сражения под Коугчаром, мы получаем реальную возможность начать разговор с келлангийцами с несколько иных позиций.

— Вот только захочет ли генерал Хорбен идти на мировую…

— Захочет — не захочет… И над ним есть начальство. А раз так, то нам, хотим мы или не хотим, надо быть готовыми к новой войне, на этот раз — внутри страны. Эти милые гости так просто домой не провалят.

— Но в таком случае, нам когда-нибудь придется штурмовать Коугчар с той стороны. Какие там укрепления — тебе известно?

— Многие из тех стен сооружены моими собственными руками… Что-нибудь придумаем.

— Да, видать, придётся, — прищурил Дарамац хитрые элтэннские глазки. — Хотя, на твоем бы месте я, знаешь… Взял бы этих гостей за глотку тогда, когда они припожаловали к тебе на переговоры. А после бы — двинулся на Коугчар. Представь: верхушка этой компании — у тебя под замком, и ты — полный хозяин положения. Один удар — и ты хозяин страны!

— Увы, капитан, тогда это был бы уже не я, — холодно ответил Даурадес. — Потом… кто знает, кто бы пришёл на смену этим простофилям.

Впереди, в нескольких шагах от них склон отвесно уходил в долину. В струях нагретого воздуха парили несколько орлов; один из них подлетел совсем близко к всадникам. Подошёл и — завис в десяти шагах, покачивая распластанными крыльями, кося рыжим испытующим оком…

"— Смотри, Маркон! — вспомнилось Даурадесу. — Парящий орёл! Это хорошая примета. Загадай желание, только быстро!"

"— Хорошая? Тогда я дарю этого орла тебе, Нанни!.."

Орёл скользил в плывущем тёплом мареве. Заостренные кончики его рулевых перьев тонко вибрировали, опираясь на восходящие потоки воздуха. Отверстый глаз холодно, без интереса, — скользнул по всадникам и орёл отвалил — чуть заметно изогнув крыла, унесся в глубину синей бездны…

Всё, всё, всё он знал, видал и помнил, старый пернатый демон! И тайну жизни — тонкой вибрирующей плёночки меж силами добра и зла, и тайну смерти, чья основа — страх, боль и страдание… Всё было подвластно его разумению. Это он завис над всем миром. Это его клюв и когти были готовы для того, чтобы убивать. Он знал, что наступит день, когда кто-то и его превратит в окровавленный кусок мяса. Но умереть — это так же просто, как творить обычную, повседневную работу. На его глазах умирали сотни птиц, зверей и людей. И он был как всегда спокоен и готов к тому, что и с ним это может произойти сегодня, сейчас, в этот самый миг.

Ничего не будет —

только солнце сверкнёт

в последний раз,

Даже если это произойдет глубокой ночью…

Не вспоминай ни о чем,

кроме солнца,

Которое будет согревать тебя и тогда,

когда ты станешь землёй…

2

На свете бывают города-ладони. Большие и тревожные, где на шероховатых пальцах окраин чернеют мозоли рабочих кварталов… Рассыпанные в пыли и зелени южные, где по звенящим от детского крика улицам стекает аромат чебреца и спелых яблок… Наполненные ветрами и скрипом лебедок приморские, куда утро вступает перезвоном капель с отмокших за ночь снастей, а вечер — скрипом шагов вверх по лестнице маяка…

Этот город ночами напоминает крепко сжатый кулак, затянутый в шипастую боевую перчатку. С последним ударом часов городские стены смыкаются, превращая улицы в тесные щели, а площади — в бездонные колодцы. Непроглядная мгла покрывает черепашьи доспехи крыш, цепляется за остроконечия флюгеров и решётки балконов. И лишь одна странная звёздочка, прозванная Беспокойной или Бегущей, по-прежнему отчеркивает над землёй свой неторопливый путь.

Вот она, отразившись, блеснула в зеркальной выпуклости сабельного эфеса.

На плечах торопливого молодого человека — видавшая виды драгунская куртка, с которой спороты защитные пластины. Он ведёт, почти тащит под руку женщину, которая тяжело ступает, закутанная в широкий зимний плащ. В его другой руке — керосиновый фонарь. В кругу света поминутно возникают то углублённая, с грубым резным узором дверь, то камень, торчащий из-под лопнувшей штукатурки, то угловатый облупившийся ставень на высоком окне…

Они сворачивают в улицу, которая настолько узка, что от стены до стены можно легко достать, расставив